Вера — молчальница
Много поучительного представляет жизнь спасавшейся в окрестностях Новгорода, в Сырковском монастыре, молчальницы Веры Александровны.
Происхождение ее осталось неизвестным. Есть предание, что она императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра Благословенного, но по сему случаю след. Сказать, что было ранее сказано о старце Феодоре Кузьмиче. В 1834 году она пришла в Тихвин под видом странницы и прожила три года у одной благочестивой женщины, занимаясь молитвою, чтением Св. Писания и ежедневно посещая церковь. Затем целый год прожила она в Олонецкой губернии, где прислуживала недвижимой, скорченной от недуга, жене дьячка. Всякий пост она говела, и однажды, когда она приобщалась, смотревший из алтаря на приступивших к св. чаше помещик М. видел ее озаренною особым светом.
Так как слухи о благочестии Веры Александровны привлекли к ней общее уважение, — она по смирению решилась оставить Тихвин. По дороге в Валдай остановилась она в погосте «Березовый рядок», и ей так понравился порядок службы в местном храме, что она согласилась на просьбу одной крестьянской семьи погостить у них, поучить их жить по-христиански. Раба Божия поселилась в особой избушке, выходила только в церковь и принимала к себе одних малолетних детей. Она учила их крестному знамению, молитвам, грамоте, рисовала для них изображения Спасителя и Божией Матери.
Становой пристав потребовал от нее паспорт, которого у нее не было, и ее засадили в острог. Никакими допросами не могли у нее вынудить признание, кто она, и последнее ее слово следователю было: «если судить по небесному, то я прах земли; а, если судить по земному, то я выше тебя!»
Продержав полтора года в Новгородском остроге, Веру Александровну отправили в дом умалишенных. Наконец, по ходатайству графини Анна Александровны Орловой-Чесменской, известной своею безграничною благотворительностью делу церковному и сочувствием к Божиим людям — она была помещена в Сырков девичий монастырь, в 6 верстах от Новгорода. Как же переносила она свою тяжкую долю? Она благославляла Бога за страдания, и потом так вспоминала об этом времени: «мне хорошо там было; я блаженствовала там; благодарю Бога, что Он удостоил меня пожить с заключенными и убогими. Господь не то еще терпел за нас грешных!»
Когда Вере Александровне объявили об определении ее в монастырь, она сделала несколько земных поклонов пред иконою Спасителя; потом пала в ноги настоятельнице. Но лицо ее оставалось неизменно: соблюдая молчание, она не допускала до себя ни одной улыбки радости, ни до слезы горя. В монастыре Вера Александровна вся, всеми мыслями, отдалась Богу. Любовь к Нему до того переполняла ее душу, что иногда от избытка сердца она писала в своих келейных записочках: «Ты ми еси, Боже дражайший, желательнейший. Люблю Тя паче неба и земли и всего, яже на них!»
Из кельи Вера Александровна выходила лишь в церковь, к себе же никого не принимала. Иногда летом уходила из монастыря и укрывалась в кустарнике. Ее часто находили там читавшей книгу, или стоящею на коленях в горячей молитве. Ежегодно в Пасху, если Пасха была теплая, молчальница выходила из ограды монастыря на место, с которого открывается вид на Новгород, на его храмы, и откуда виден тот острог, в котором она некогда была заключена. Здесь она оставалась подолгу на молитве, и потом в глубокой думе тихими шагами возвращалась в свою келью.
Смиряла свое тело молчальница безмерно. Раз в день ей приносили из трапезной самую малую долю пищи и хлеба и ставили в окошко. Но из этого незначительного количества она большую часть уделяла нищим. Если же нищих не было, она вечером выходила в садик и кормила слетавшихся к ней птичек.
Если кто приносил подвижнице деньги, она немедленно раздавала их бедным сестрам монастыря, странникам, убогим. Одеждою ее служило белое коленкоровое платье с таким же чепцом. В церковь она надевала черный салоп и черную коленкоровую шапочку. В кельи ее не было ничего лишнего: несколько икон, шкаф с книгами, аналойчик для чтения, два простых стула, маленький самоварчик, убогая кровать. При скудости обстановки, Вера Александровна соблюдала во всем величайшую чистоту. Занятия ее состояли в молитве и в чтении Божественных книг. Сну она предавалась самое короткое время. По бокам кровати ее лежали поленья дров, — вероятно, как напоминание о гробе, а под подушками кирпич. Далеко за полночь из оконца кельи ее чрез ветхие занавески светился огонь, и видно было молчальницу, стоявшую на молитве на коленях, или читавшую у аналоя. В часы отдыха она вязала четки из гаруса или клеила из бумаги коробочки, которые раздавала с кусочками сухарей на память богомольцам. Большую любовь она выказывала к странникам, нищим, убогим и особенно к детям.
В воскресенья и праздники она принимала и посетителей. Сделав несколько поклонов иконою Спасителя, она низко кланялась входившему и сажала его. Если кто просил ее молитв, она вставала и долго молилась. Если просиди советов, то им знаками показывала, что им делать или подавала раскрытую книгу, или давала раскрыть ее посетителю и всегда открывались места, дававшие ответить на вопрос. Эта безмолвная беседа охватила душу, укрепляла веру в Бога, утешала в скорби; часто при этом открывалась прозорливость молчальницы. Так одна полковница привезла ей больного малолетнего сына. Она долго молилась, поцеловала ребенка в голову, затем правою рукою указала на Спасителя, а левою на землю. Через месяц ребенок скончался.
К службе приходила она раньше всех, прикладывалась к иконам, ставя перед ними свечи. А затем становилась на свое место, в дальнем углу храма. Еженедельно она исповедовалась, принося духовнику исповедь, написанную на бумаге, и приобщалась св. Христовых Таин.
Время смерти своей она знала заранее, о чем и написала духовнику пред последнею исповедью. В начале 1861 года, выйдя, как делала всякий год, взглянуть на Новгород, Вера долго сидела, смотря на город.
На Фоминой неделе она окончательно ослабела. После последнего причастия ее, в ту минуту, как келейница в соседней комнате просила священника приобщить ее на следующий день, — она вдруг явилась на пороге и, сложив руки, показала на иконы и на землю. Все поняли, что завтра ее не станет. Пред кончиною ее лицо осветила радостная улыбка, какой никогда не видали у нее при жизни20.
«Троицкий листок», №31.
