ЗА ХРИСТА СМЕРТИ НЕ УБОЯЛСЯ ЕСИ

ЗА ХРИСТА СМЕРТИ НЕ УБОЯЛСЯ ЕСИ

Священномученик иерей Петр Варламов
Священномученик Петр Яковлевич Варламов родился в 1897 г. в селе Дияшево Белебеевского уезда Уфимской губернии в крестьянской семье. Он рано, девяти лет лишился отца и воспитывался вдовой-матерью, поднимавшей детей (в семье их было, помимо Петра, еще трое) в тяготах и лишениях. Однако же юноша получил образование: сначала  окончил местную школу, затем, в 1915 г. – дополнительные курсы при Второклассной школе для подготовки на должности псаломщиков и диаконов в селе Подлубово Стерлитамакского уезда. По окончании курсов, согласно прошения, Петр Варламов был назначен на место псаломщика к Казанско-Богородицкой церкви села Преображеновка Стерлитамакского уезда. Этот храм и стал местом его крестного служения Богу и Церкви.

В Подлубово судил Господь Петру Яковлевичу встретить верную спутницу жизни. Анна Ивановна Портнова родилась в 1895 г. в семье подлубовского кузнеца, училась в начальной школе. Ей очень хотелось учиться и дальше, но против был отец. Однако богато одаренную девочку (Нюра замечательно пела, танцевала, рисовала, обладала прекрасным слогом) на одном из сельских праздников заметила княгиня Кугушева, которая помогла ей поступить в школу для девочек с полным пансионом в селе Верхотор. Анна Ивановна получила специальность учительницы и начала работать в бедной деревушке Ингышлы. Сюда и приехал за ней Петр Яковлевич. После венчания (1915 г.) молодые поселились в Преображеновке.

Начало их жизни было необыкновенно скромным. За невестой родители не дали ни копейки, ни домашнего скарба, ни скотины для обзаведения. Вдовая мать Петра Яковлевича тем более ничем не могла помочь сыну, скорее, наоборот, сын всю жизнь помогал матери поднимать младших. Семья Варламовых жила в мире, любви, согласии и являла собой ту самую малую Церковь, каковой и должна быть настоящая христианская семья. А потому с первых дней семейной жизни их домашний очаг согревал теплом любви и заботы многих родных. У них выросли брат Петра Яковлевича Григорий и оставшаяся сиротой двоюродная сестра Анны Ивановны Евдокия; на зиму приезжали жить родители. На первых порах поселились молодые в построенном обществом церковном доме. Году в 1916-м Господь благословил семейство рождением первенца Толи, а спустя год-полтора родилась дочка Лидочка.

Наступил 1919-й год. Гражданская война окончилась. Священник церкви Преображеновки о. Иоанн Канин оставил приход и со всем семейством ушел с белыми. Тогда с великой просьбой обратились прихожане к своему псаломщику – принять священнический сан и быть им пастырем. Сначала отказывался 22-летний Петр, за молодостью лет и малым жизненным и духовным опытом, брать на свои плечи столь тяжкий крест. Против была и супруга – ее любящее сердце предощущало крестные муки будущего. Однако по неотступной просьбе собрания сельского общества Петр Яковлевич дал согласие принять сан. Так состоялось соборное, как в древней Церкви, избрание самим церковным народом Петра Варламова на пастырство и, по обстоятельствам того времени, на мученичество за веру Христову.


За все эти труды – за искреннюю молитву и истовое служение, за духовную мудрость и проповеднический дар, за чистоту жизни и смиренный труд, за скромность и простоту любили и почитали прихожане своего пастыря. Даже недруги подчеркивали ум, образованность, интеллигентность священника и то уважение, какое чувствовали к нему верующие. «Среди верующих он пользуется большим влиянием», – показывали позже на следствии представители власти; «поп Варламов умный энергичный, является примерным среди верующих в смысле поведения в личной жизни; очень тактичен, вежлив по отношению к прихожанам», «также подчинил своему влиянию своей умелой работой много молодежи, к которой подходил не только как поп, но как культурник. Росту авторитета и укреплению его влияния на верующих способствует его примерное поведение как попа и человека вообще». Столь добрые плоды пастырский труд священномученика Петра приносил не в мирные и спокойные времена церковной жизни, а в годы, наполненные страданиями, лишениями, унижениями, терпением многоразличных скорбей, которым не было числа.

***
Первой, непреходящей тяготой отца Петра была забота о крыше над головой. Свой дом появился у семейства где-то в начале 1920-х годов. На это время приходился особенный всплеск ненависти к Церкви, подогреваемый газетами и циркулярами, в связи с кампанией по изъятию из храмов ценностей под видом борьбы с голодом. Верные духу времени партийная и комсомольская ячейки Преображеновки развернули пропаганду безбожия, и однажды ночью, году в 1923-м, одержимые новыми идеями «активисты» подожгли дом преображеновского священника. Дом сгорел, семья с малыми детьми оказалась без крова. Пришлось проситься на квартиру. Вскоре общество решило снова выделить батюшке общественный дом, в котором он жил раньше. Зимой в нем жить было почти невозможно от холода, однако выбирать не приходилось.

Через некоторое время сельсовет решил устроить в Преображеновке красный уголок, причем, именно в общественном доме. Священника постановили выселить. Однако деваться семейству с тремя детьми было совершенно некуда, и выселенный было отец Петр вынужден был вновь заселиться в дом, рядом с красным уголком. Он не проклинал власть, не противодействовал работе красного уголка, но даже предложил свою помощь в чтении лекций по садоводству и пчеловодству. Власти отказали, побоялись влияния священника, и не прекращали попыток его выселения. И тогда от крайней нужды обратился батюшка за помощью к верующему народу Божию. Собравшееся вскоре общее собрание села постановило отвести пастырю землю, где бы он смог поставить себе дом. Дом отец Петр купил готовый в селе Отрадовка Стерлитамакского кантона и перевез его в Преображеновку. Средства на покупку наскребли с великим трудом, матушке пришлось продать шубу. Когда семья уже обустраивалась на новом месте, пришло известие, что волостной исполком (ВИК) не утвердил решение сельского собрания об отведении земли священнику. Более того, отведенная ВИКом по просьбе сельсовета земля под огород для избы-читальни «случайно» оказалась как раз на месте усадьбы священника.

Под угрозой изгнания на улицу в самый канун зимы отец Петр после службы в один из октябрьских дней 1927 г. обратился к верующим: «Православные! На меня опять нападают. Ваше постановление ВИК не утвердил, к чему-то придравшись, и часть моей усадьбы отбирают под огород. Прибегаю к вашей помощи – защитите меня на собрании, позаботьтесь о своем пастыре, как и он о вас заботится!». Народ откликнулся, собрание получилось необычайно многолюдным, пришли даже древние старики и старухи. «Верующие! – обратился к собравшимся священник (ему, лишенному прав голоса, вопреки закону дали слово). – Прошу вас подтвердить старое решение, ведь это беззаконие! Соввласть всюду ищет причину, чтобы утеснить попов и религию. Я трудился над усадьбой, поставил дом, а теперь хотят отнять и чуть ли не сломать дом! Прошу не дать меня в обиду и защитить справедливость!» Как прозвучало позже на следствии, «при голосовании кулацкий президиум допустил беспорядок – шум, крики, некоторые голосовали поднятием двух рук», – верующий народ, не убоявшись власть предержащих, защитил своего пастыря и отстоял его землю от изъятия.

Для постепенного уничтожения духовенства власти с изощренной жестокостью использовали экономическое оружие – непосильные налоги и сборы, которые как петля-удавка постепенно душили священников и вынуждали многих ради семей, ради спасения от голодной смерти детей оставлять приходы и искать мирскую работу. Налогами облагались как храмы, так и лично священники, которые несли ответственность за уплату обоих видов налогов. Страховое обложение церквей, особенно в сельской местности, достигало иногда такого размера, что лишало общину возможности пользоваться церковным зданием. Церкви облагались различными сельхозналогами (требовалось сдавать зерно или печеный хлеб, шерсть, яйца, масло), а также специальными хозяйственными сборами (на тракторизацию, индустриализацию, на покупку облигаций государственных займов) в принудительном порядке. Служители культа были приравнены к нетрудовому элементу, сумма их налогообложения назначалась произвольно, по усмотрению (точнее, по произволу) властей. Как цинично показывали позже представители сельсовета, «по части выполнения налоговых и страховых сборов поп Варламов никогда не подчинялся нашим предложениям о своевременной уплате сельхозналога и страхового сбора. Приходилось составлять описи имущества, а этим самым он загружал работу сельсовета...».
На 1927-28 год власти наложили на священника 470 рублей различных сборов. Платить налог было не из чего, и батюшка был вынужден занять деньги. После верующие, входя в его положение, устроили сбор пожертвований в церкви, чтоб возместить долг. Однако за несвоевременную уплату налога на священника был наложен дополнительный денежный штраф. Платить штраф батюшка не мог, тогда сельсовет описал кормилицу семьи корову. Матушка Анна пыталась протестовать, не давала уводить кормилицу, кричала, плакала. Но 19-летний активист, пришедший проводить реквизицию, корову отобрал, а матушка сказал хлесткое слово – она упала в обморок. Впоследствии на суде отца Петра обвиняли в сопротивлении представителю власти в тот момент, когда пришли уводить со двора от малых детей кормилицу семьи, мол, он «намахивался железною лопатою и не давал брать корову, на что имеются материалы...». Но сам отец Петр позже на суде рассказал об этом случае так: «Когда секретарь сельсовета брал корову, сам я ушел из дому, сказав, что: “Берите”, чему были свидетели. Секретарь присылал за мною исполнителей, так как жена моя не давала ему корову, а я приказал отдать, и ее увели. Причем тогда секретарь сельсовета некорректно поступил с женой, и она была в обмороке. Я отдаче коровы не препятствовал и лопатки не брал».
***
 «Вопрос: Кого вы подразумеваете под бессмысленными и обезумевшими людьми, которые думают, что вера в Бога быстро падает?
Ответ: Я разумел людей неверующих, безбожников...
Вопрос: Что вы хотели показать, сказать верующим, говоря на проповеди в день Казанской, что: “Воспряните же люди православные и отрясите прах неверья, распространяемый современными отрицателями, и не вступайте на проповедуемый ими «широкий путь»”?
Ответ: Я хотел доказать верующим, что проповедуемый безбожниками “широкий путь” в действительности является путем широким только для зла, грехов и т. д.
Вопрос: Кого вы подразумевали в проповеди на Казанскую под врагами Христа, попирающими его учение и заповеди?
Ответ: Подразумевал не принимающих и не исполняющих учение Христа, отрицающих учение – религию…
Вопрос: Для кого вы писали воззвание в 1926 году, с какой целью и как это воззвание было распространено среди верующих?
Ответ: Это было прочитано как проповедь в день Казанской.
Вопрос: Что вы хотели сказать на проповеди 1926 года словами: “Многие из нас, братья, присоединяются к тем злодеям, которые по наущению слепых и безбожных вождей умертвили Богочеловека. Нет ли среди нас таких людей, которые сеют среди других плевелы безбожия?”.
Ответ: Я призывал верующих крепко держаться за веру и не идти по стопам безбожного учения, проповедуемого вождями безбожия (авторы литературы – примерно, Ярославский). Говорил, что гонители, хулители веры в будущем будут усиливать гонение на веру во времена антихриста.
Вопрос: Какие такие силы мира сего нарушают законы и притесняют бедных и сирот, о чем вы говорили в проповеди на Рождество?
Ответ: Под силами я разумею людей, утопающих в богатстве, которые притесняют бедных и сирот.
Вопрос: Считаете ли вы, что Сов. государство является органом угнетения по отношению верующих в смысле религиозном?
Ответ: Государство не является угнетателем верующих; если человек совершил преступление, его надо наказывать. Ограничения в религии есть.
Вопрос: Что вы хотели сказать верующим словами в проповеди на Рождество, говоря: “Воздадите всем должное: кому – урок (оброк – прим. ред.), кому – страх” и т.д.
Ответ: Я говорил, что нужно исполнять то, что требует власть, Бог и т.д. Призывал не идти за безбожниками. Власти мы должны подчиняться, но против безбожников, безбожного учения мы должны бороться, выступать».

***

Шли последние месяцы служения отца Петра. Наступил 1929-й год. В феврале по стране было разослано директивное письмо секретаря ЦК ВКП(б) Л. М. Кагановича «О мерах по усилению антирелигиозной работы». В этой директиве «партийцы, комсомольцы, члены профсоюзов и других советских организаций», в том числе Союза воинствующих безбожников, подвергались разносу за недостаточную ретивость в «процессе изживания религиозности», духовенство объявлялось политическим противником ВКП(б), выполняющим задание по мобилизации всех «реакционных и малограмотных элементов» для «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии». В стране немедленно развернулась кампания по закрытию церквей. Начались аресты священников.  

И действительно, в ответ на директивное письмо ЦК партии 9 марта 1929 г. в Преображеновке состоялось общее собрание ячейки ВКП(б), ячейки ВЛКСМ и актива бедноты. На повестке дня стоял вопрос о закрытии церкви. Выступавшие в прениях говорили: «Церковь мешает нашей работе», «... довольно поповскому дурману руководствоваться над нашим темным населением...», «... необходимо усилить разъяснительную работу ячейки безбожников и привлечь актив бедноты, а то наше постановление вряд ли утвердят на общем собрании...; даже будем высылать товарищей на подмогу вам из 12-го батальона гор. Стерлитамака для усиления такой работы». Актив единогласно постановил закрыть церковь, вести разъяснительную работу и вовлекать новых членов в кружок безбожников.

По селу поползли зловещие слухи. Кто-то рассказывал, как закрывали храмы в соседних приходах... Преображеновский батюшка все еще считал, что народ может отстоять свой храм: «Церковь не могут закрыть, если вы будете на собрании протестовать. Церковь от государства отделена, а государство все-таки вмешивается. Церковь никому не мешает, надо нам выступить организованно против закрытия церкви, иначе могут закрыть».

Вскоре в Преображеновку из Стерлитамака прибыл 12-й батальон, при содействии (!) которого на общем собрании был поставлен вопрос о закрытии церкви. Однако собрание воспротивилось закрытию храма. Вину за «срыв мероприятия» власти возложили на священника. Из свидетельских показаний на следствии: «Священник с. Преображеновка Варламов Петр ведет систематическую пропаганду антисоветского характера... Собрание постановило церковь не закрывать... Все это было сделано по заданию Варламова, иначе бы церковь была закрыта... Варламов говорил среди верующих, что “власть административно не может закрыть церковь – нам же нужно общим собранием не давать закрывать церковь”». Вскоре после собрания власти направили в ГПУ заявление о контрреволюционной деятельности священника Варламова и группы «кулаков» села, в котором говорилось: «Гр. Варламов Петр Яковлевич имел связь с кулачеством... ведет систематическую контрреволюционную деятельность против Советской власти как имеет связь с населением, середняцкой и бедняцкой частью. Во время ударной кампании ведет агитацию... Имели важное значение и факт на Варламова Петра и так является в деревне попом... Также ведет агитацию среди населения и против парт. ячейки, комсомола и также против молодежи в церкви, на проповедях, что комсомол цветет как трава и скоро он повянет. Также ведет агитацию против партии: эта партия не долго будет существовать на земле и скоро партии не будет совершенно. Население попу верит». Священник обвинялся также в совершении тайного крещения больного ребенка партийца, в проведении насильственного тайного венчания, в сопротивлении представителям власти во время отобрания скота за неуплату сельхозналога и прочее.

Явно приближался арест. Близкие верующие и даже некоторые члены преображеновской партийной ячейки предупреждали об этом отца Петра, советовали уезжать из села. Но батюшка говорил: «Меня не за что арестовывать. Я ни в чем не виновен, свое служение и прихожан не брошу». Был он, вспоминала старшая дочь, как бы не от мира сего, какой-то неземной, слишком честный и справедливый, верил в правду и не мог представить, что могут осудить его, невинного. Незадолго до ареста батюшку две ночи подряд  вызывали в сельсовет на особые беседы-допросы, где уговаривали отказаться от духовного сана, пытались соблазнить земными благами: «Петр Яковлевич, ты ведь грамотный человек, мы тебе первую должность дадим, брось ты это», однако услышали в ответ: «У меня целое стадо овец, я пастух их и не могу их бросить».

В те дни матушка Анна молила супруга смилостивиться над нею и ради пятерых детей уехать,  от греха, на его родину в Дияшево. Батюшка отмалчивался, колебался. Уже были наняты две подводы, укладывали вещи. «Но тут, – вспоминает дочь отца Петра, – вдруг он пошел к монашкам (у нас в селе в келейке жили две монашки из закрытого уже монастыря, что был неподалеку от Преображеновки, – Полина Шамина и Татьяна). “А как же мы, батюшка?” – спросили они. И вот отец вернулся от них и говорит: “Нюра, я не поеду!” Не согласился уехать – и не поехал, мама даже в ногах валялась, просила, уговаривала...». Не оставил свою паству пастырь добрый. Как будто не монахини, но Сам Господь их устами спросил тогда его: «Петр, Петр, а как же Я?» И снова, как 10 лет тому назад, перед принятием сана, он откликнулся на зов Христов и покорился Божией воле, а не человеческому хотению, сохранив верность своему Пастыреначальнику до самой смерти...
***
26 мая 1929 г., на Преполовенье Пасхи священномученик Петр Варламов был арестован и заключен под стражу в Стерлитамакский исправдом. Предварительное следствие шло около полутора месяцев, к 9 июля было закончено, а дело передано на рассмотрение в БОООГПУ. Всем показаниями обвиняемого священника придавался политический смысл, дабы смиренного служителя Божия представить политическим и уголовным преступником, ярым врагом власти.

О социализме я проповедей не писал и не говорил. В кругу граждан-прихожан я и жена моя были народниками, т.к. оба происходили из крестьян (я остался от отца 9-летним, и воспитывался вдовой-матерью, жена моя дочь кузнеца), так что к беднякам я относился с полным сочувствием, о чем уже и было писано. Двухмесячное заключение в исправдоме отражающееся убийственно на здоровье считаю вполне достаточным к исправлению, если считать мою вину отстаивание интересов церкви перед неверующими. А по сему, имея семью, т.е. жену и пять совсем еще малых детей, которыя оставлены на произвол судьбы без всяких средств к существованию и обречены на полную неизвестность, – прошу освободить меня под подписку или поручительство. 30 июля 1929 г. След. заключ. Варламов Петр».

Того же в течение уже двух месяцев безуспешно добивалась верная своему духовному отцу паства. Вскоре после ареста батюшки, 2 июня, верующие всего прихода собрались у церкви «писать одобрение попу», под которым подписались до 200 человек. Потом взволнованная толпа пошла в сельсовет, чтобы подписи заверить: «Из толпы раздавались крики, что Варламова надо освободить, он хороший человек, что сельсовет сам принимал участие в аресте и должен теперь, зная, что поп не виноват, ходатайствовать об освобождении», однако сельсовет отказался заверить заявление, а один из инициаторов сбора подписей «кулак» Степан Тотцев был арестован.

Матушка отца Петра металась в поисках какого-нибудь выхода из страшного положения, в каком оказалась семья. Ездила в тюрьму на свидания, обивала пороги прокуратуры, просила, умоляла… Ей подсказали: «Напиши письмо властям, попроси, у тебя же дети, может, пожалеют?» И 2 августа она написала ходатайство в БОООГПУ: «Из допроса мужа [допрос был 7 июля 1929 г.] видно, что он задержан за агитацию. Я как жена, поскольку его знаю, он против Сов. власти не шел и не пойдет, а против коммунистов никогда я от него не слышала, если бы он шел против, то он не стал бы скрывать красного, когда были белые, то мы скрывали тов. Саранцева Георгия Павловича. Белые его сильно стегали, он тайно убежал и у нас скрывался. Я просила его допросить срочно, т.к. он был в Стерлитамаке 2 недели в отпуске, а теперь живет в Красноусольске фельдшером. Ведь скрывая его нам грозила опасность... Я осталась с детьми совершенно одна... Детей у нас 5 человек, старшей 8 лет и младшей 7 месяцев, и у меня средств к существованию нет, продаю оставшую мелочь, раньше на налог все распродали, т.к. всего уплатили почти 1000 рублей. Хлеба посеянного нет и запаса никакого. Уехать без мужа на родину невозможно, потому что земли, наверно, не дадут. Работать от детей нет возможности, они все малые... И если возможно, то прошу отпустить как только кормильца детей, т.к. я не в состоянии прокормить одна детей».

В конце августа матушка Анна обратилась к односельчанам: «Прошу граждан дать одобрение – отзыв о священнике Варламове. Вы знаете, он здесь живет с 1915 года, был псаломщиком, и вы его упросили собранием посвятиться во священники. Помните, он вам говорил, что он молод и не может справиться, но вы, граждане, просили, и он согласился, и в 1919 г. поступил во священники. Во всю его жизнь в селе Преображеновка никого не обижал. Во время революции против Советской власти никогда не выступал и ничего не проявлял. Когда здесь были белые, то он всех защищал, кто скрывался, и никого не выдавал. Он сам происходит из крестьян, и жена его – дочь рабочего, и идти против власти он не мог. Он у вас на глазах был все время и вы его хорошо знаете. Прошу граждан, обсудите этот вопрос, ведь я с малыми детьми осталась ни при чем, и отойти от них невозможно. Подходит зима, у меня нет ни хлеба, ни топки. Вы знаете, он  с белыми не скрывался, а все время находился в Преображеновке. Даже во время белых у нас скрывался красный Г. Саранцев – это многие знают. Прошу не оставьте. Анна Варламова».

 И 1-го сентября в Преображеновке вновь собралось общее собрание, которое приняло новое ходатайство в Стерлитамакское отделение ОООГПУ об освобождении священника, поскольку он «в первые дни революции был псаломщиком, но по эвакуировке священника Конина общество возбудило ходатайство, чтобы посвятить его во священники, и кроме того Варламов помогал во время революции работать членам сельсовета. Поэтому замечаний в нем нет и тем, что мешает ему сан его поведения священника, а если бы он не был священником, то был бы передовиком Советской власти» (!). Более 150 человек подписали новое обращение к властям, принятое общим (!) собранием крестьян. Однако секретарь партийной ячейки письмо отобрал и направил в ГПУ как материал к обвинению в подстрекательстве матушки Анны, которая якобы «неправильным путем втягивала народ к подписке». Матушку Бог миловал, ее не тронули, но отца Петра не освободили, несмотря ни на какие ходатайства.

***

В сентябре дело на Варламова П.Я. и группу преображеновских «кулаков» было препровождено в Уфу, в прокуратуру. Началось новое следствие (теперь органами прокуратуры) и новые допросы. Виновным в антисоветской деятельности, агитации и пропаганде отец Петр себя не признал. 19 ноября 1929 г. следователем по важнейшим делам Башнаркомюста было составлено обвинительное заключение, и дело передано для рассмотрения судом Главного Суда БАССР. Священномученику Петру было суждено понести крест публичной защиты не только своего честного имени, но и достоинства самой Церкви от повсеместно раздававшихся обвинений в активной контрреволюционной политической деятельности.

15-17 января 1930 г. в Стерлитамаке состоялась выездная сессия Главного Суда БАССР. В процессе участвовали судья, два народных заседателя, два защитника обвиняемых и свидетели. На вопрос председательствующего, какие есть ходатайства, защита заявила: «Ввиду того, что при ведении следствия взята одна обвинительная сторона, просим допросить приведенных свидетелей» – еще 35 (!) человек. Суд разрешил допросить только 6 свидетелей, а в слушании остальных отказал, и тем не менее отцу Петру удалось отстоять в суде свою невиновность. Оправдать подсудимых официально в условиях того времени Суд не решился. «Выход» из положения нашел помощник прокурора, который потребовал направить дело для доследования в органы ГПУ. Из выступления защитника: «Недоследованности по делу не видно. Это заявлено [прокурором] после того, как дело идет на оправдание подсудимых. Раньше прокурор от допроса свидетелей отказался, а теперь настаивает на них. Здесь выявлено, что следствие ГПУ искажено, подсудимые сидят невинно 8 месяцев и нет оснований для дальнейшего искажения передавать дело в ГПУ. Материал очень полон, и если есть сомнение в чем-либо, можно здесь выявить. Допрашивать больше некого, здесь уже достаточно допрошено и еще есть, передача дела на доследование есть затяжка. Прошу дело слушать!» Однако суд удовлетворил просьбу прокурора. И все же это была несомненная победа правды! В условиях коммунистической диктатуры и жесточайших гонений на Церковь начала 1930-х годов Главный Суд БАССР не смог осудить священника, более того, на судебных заседаниях открыто прозвучали обвинения в адрес органов ГПУ в фальсификации дела.

Много раз о суде рассказывала детям матушка Анна. Вспоминает старшая дочь: «По словам мамы, они перепутались, эти партийные люди на суде, и вынуждены были прекратить суд, прервать, потому что чувствуют, что за папу заступаются, потому что ложно было все написано. Вот выяснилось, что Л., соседа маминой двоюродной сестры, заставили расписаться за то, что на папу написали ложно: что он уезжал с белыми, что он крестил тайно у партийной женщины ребенка, много написали лишнего. И мама приехала: “Деточки, скоро папа приедет!” Мы прямо прыгали, все радовались. И наконец поехала, приезжает и говорит: “Папу не отпустят”. Она беседовала с судьей, он так сказал: “Если мы вашего отпустим, то надо партийных людей засадить, потому что они ложь написали. Мы же не можем этого сделать – священника освободить, а партийных людей засадить”».

Вскоре прошел слух, что арестованных угонят из Стерлитамака в Уфу. Матушка поехала проводить страдальца-мужа. Детей с собой не взяла. О дальнейшем рассказывает старшая дочь отца Петра Валентина: «Я так хотела увидеть еще папу! Мама уехала, а я сама пробежала по селу, нашла попутную подводу – люди меня взяли. Приехали в Стерлитамак, а там-то я не знаю, куда идти, мне ведь только 8 лет было. Там при тюрьме был дом приемный, туда безродных что ли отправляли. Ну, куда меня деть? Меня – туда. Не поспела я там побыть, прошло, может, минут 5–10, уже мама пришла за мной, взяла меня на квартиру. Дала мне сахара и молока – я очень любила сахар, – я же голодная была, начала есть сахар. И тут вдруг забежал кто-то и кричит: “Матушка, гонят! Матушка, выгоняют!” У меня и сахар куда-то полетел, закатился. Мы бросились на улицу, побежали. Мама только говорит: “Смотри папу, смотри папу”. А их вывели в ряд человек, наверное, по восемь, и вот так несколько рядов. Я тут еще плачу... И папа, когда нас увидел, то перекрестил, и сам перекрестился. И все.

Меня мама отправила домой, а сама за ними отправилась. В Уфу их гнали пешком. От Стерлитамака в первый день их отогнали всего только километров на 15 и остановили на ночлег в селе Подлесном. Мама стала хлопотать, чтобы папу везти на лошади, на подводе, потому что папа больной, у него был катар желудка, схватывало иногда. Она отварила курочку ему, хотела передать. Ее не пускали нигде, она где-то по сугробам, через забор к нему пробралась. Он ей дал шерстяной пуховый свой шарф и говорит: “Нюра, у тебя ведь девочки, возьми этот шарф – пуховый, пригодится ведь дочкам”, даже тогда он думал не о себе, а о нас. И вот я не знаю, на лошадь его посадили или он пешком шел, их ведь пешком гнали. А этот шарф по-моему у нее украли. Потом, когда их угнали, мама без сознания там около дерева стояла. И к ней подошел попутчик С. (он единоличник был), заматерился и грубо так гаркнул: “Че ты здесь стоишь? Все давно уже уехали, а ты стоишь здесь?!”. Мама говорила, что только тогда очнулась и поехала домой».   

Через месяц доследования, проведенного уже в секретном отделе ГПУ в Уфе, 5 марта 1930 г. было составлено новое, более жесткое обвинительное заключение, не оставлявшее никаких надежд заключенным на оправдание. В нем говорилось:      «Поп Варламов в бытность чехословацких и белогвардейских банд в селе Преображеновка принимал активное участие в деле проведения мобилизации населения местного в ряды белогвардейской армии... По окончании гражданской войны и окончательном укреплении советской власти, означенная группа лиц [священник Варламов и арестованные с ним вместе «кулаки» Шамины Василий и Константин, Соколов Егор, Пастухов Кузьма и Тотцев Степан] применяла свои контрреволюционные деяния при всякой удобной обстановке. С решительным наступлением соввласти на капиталистические элементы в городе и деревне, означенная кулацкая группа лиц во главе с попом Варламовым начала активизировать свою контрреволюционную деятельность, проводя таковую на хорошо организованных началах, сплотившись вокруг церковной организации и подчас в своих действиях прикрываясь флагом религии. Эта группа повела организованную и систематическую работу антисоветского характера, направленную к срыву всех мероприятий соввласти, проводимых на деревне. При этом, терроризируя бедняцкие и середняцкие слои крестьянства, путем запугивания расправиться с ними в случае смены власти и т.д.

...Допрошенные в качестве обвиняемых Варламов Петр... себя в предъявленном им обвинении виновными не признали, свою контрреволюционную деятельность как в прошлом, а равно настоящем времени категорически отвергают, мотивируя тем, что все данные обвинения построенные якобы на ложных доносах на почве вражды и личных счетов.

9 марта 1930 г. Тройка при ГПУ БАССР вынесла решение о применении к священнику Петру Варламову высшей меры наказания, с конфискацией имущества. Отцу Петру исполнилось тогда 33 года. Приговор был приведен в исполнение в Уфе 11 марта. Место захоронения – предположительно Сергиевское кладбище. Степан Тотцев, арестованный за сбор подписей об освобождении священника, получил 10 лет лагерей и домой не вернулся.
***
Об участи своего супруга матушка ничего не знала. Не знала она, что 11 марта 1930 года стала вдовой вдовой, а пятеро их детей – сиротами. Не знала она, что приговор священнику был с «конфискацией имущества». Но жизнь ее круто изменилась. В марте-апреле 1930 года власти произвели полную, по 1-й категории, конфискацию имущества Варламовых, и матушку с пятью ребятишками, младшему из которых было полтора годика, а старшему 9 лет, выселили из дома.

«Где мы только ни жили, когда нас выселили! – рассказывает старшая дочь священника Валентина Петровна. – Мама тогда иигде работала, она только воспитывала детей. У нее руки были золотые. Она рисовала ковры, картины, делала кукол, делала красивые цветы – люди давали за это молоко, хлеб, и она кормила нас этим. Мы жили в няньках, ходили собирали милостыню. Как это было тяжело! Заходили по выбору, не ко всем, - я знала, кто не любил папу, кто погубил. Мы жили кое-где, нас боялись люди, родственников не было. Люди нам приносили милостыню тайно, так как их могли наказать за связь с нашей семьей. Но они очень любили папу и милостыню приносили, зная, что у нас хлеба не было. После выселения мы 2-3 месяца жили в монашкином доме [монашки в это время находились под арестом], потом жили у Тотцевых. И вот тогда мы собирались, нас должны были отправить на Соловки. Тогда отправляли людей – их называли лишенцы, и нас хотели, - помню, мама испекла на дорогу лепешки, - но не отправили. Может, кто заступился за нас – даже не знаю, но мы собирались. Мы жили во многих местах на квартирах, и гнали нас из квартир потому, что у нас не было топлива. Местность-то у нас степная, дров не было, топили соломой и кизяком – значит, надо было иметь скотину, а у нас ничего не было. Но мама была оптимистка, мужественная женщина. А ей ведь было всего-то 35 лет. Она с нами была ласковой, несмотря на такую тяжелую жизнь.
Через 2 года после ареста отца маму взяли работать на Мариинский спиртзавод делопроизводителем. Потом ей разрешили учительствовать – работала она в школе на Чувашском хуторе (Слободском), он был в трех километрах от Преображеновки. Жили мы в самой школе. Было очень холодно. В школе была сценка маленькая, а за кулисами – совсем только как полати, мы только спать там могли. Потом, в теплое время мы жили в амбаре без окон. В амбаре этом хранили зерно, но летом он стоял пустой, а нам негде было жить, и мы в нем жили; у нас свет было только с улицы, когда дверь была открыта. У мамы даже были мысли, чтобы нас отравить – и действительно, за это не нужно ее осуждать: выгнали на снег, а запаса продуктов, обуви, одежды не было. Мы же бедно жили. Влачили мы тогда жалкое существование, не было даже хорошего одеяла. Однажды я прибиралась на печке (как старшая любила порядок, мне лет 10  было), и к нам зашел в квартиру человек и сказал: «Вы культурные быт не соблюдаете», - увидел, что такая беднота, стол самодельный деревянный, непокрытый, кровать деревянная».

В те дни матушка написала песню, которую дочери помнят до сих пор.
«Затопив печь сырыми дровами,
Я горюю, томимый тоской.
Дым, поднявшись густыми волнами,
Грозной тучей висит надо мной.
Не варится гнилая картошка
И суровые щи не кипят,
Нет порою ведь хлеба ни крошки,
Чем кормить мне малюток-ребят?
Ах ты, долюшка наша злодейка,
Ты родная неволюшка-мать.
Одинокая жизнь лиходейка
Нас заставила горько страдать».

Валентина Петровна рассказывает дальше: «Когда отца забрали, меня никуда не принимали учиться, потом через год, правда, приняли в школу. Меня дразнили оппортунисткой, и я очень переживала. Потом еще частушки нам сестрам пели срамные, нехорошие. Брата прямо избивали за то, что он сын священника, он в синяках приходил. Когда мама начинала его мыть, он говорил: «Мамочка, не плачь, мне не больно». А потом маму перевели обратно в Преображеновку, тоже учительницей. Там нам дали под жилье часть нашего же дома, который раньше отобрали: половина его учительская была, а половина – мы жили. Маму много обижали, что она жена попа, оскорбляли, она раз даже в обморок падала, так больно ее душе было. Несмотря на бедность, мама дала всем нам среднее образование. В семье три учителя – мама, я и сестра Тамара, которая окончила заочно педагогический техникум; сестра Таисия окончила мед. училище, работала медсестрой, Ангелина окончила во время войны 7 классов, выучилась на химзаводе на лаборантку, потом работала в государственных учреждениях. Мама продолжала жить и работать в Преображеновке. А потом ее перевели в отделение зерносовхоза, километрах в трех от села. Там была обыкновенная изба, а в ней и школа, и жила семья из 4-х человек, и у мамы там же была маленькая спаленка. Ей тетрадки надо было проверять – она зажжет коптилку и на печке ночью, скрючившись, проверяет. Вот отсюда мы ее взяли в Уфу, наверно, в 1950 году, и она еще до 63-х лет работала учительницей. Мама у нас такая простая была – все старалась раздать людям, что имела. Когда в Уфе работала, то получала 54 рубля. Как получает зарплату, к ней идут взаймы просить. Взаймы даст – после уже боится спрашивать. Я однажды принесла ей цветок в подарок, а она мне и говорит: «Валя, ты сколько за него заплатила? – Два рубля. – А-а. – Что, мам? – Да ты бы лучше мне дала денежки, я бы в церковь отнесла». В церковь мама ходила, часто ходила. Тогда в Черниковке, где мама жила, церкви не было, ездить приходилось туда, в Сергиевскую. А на кухне у нее были иконочки всякие, лампадки, и она ночью долго очень сидела, молилась – читает, читает, и прям за столом и уснет».

Матушка редко плакала, никогда не вздыхала. Только ей трудно было, всю жизнь она ждала своего Петю, все мечтала: «Ох, вот только бы мне рассказать ему все – и умереть». Она все жизнь надеялась на его возвращение, а потому в каждом старике, встреченном на улице искала отца. «Вот, - говорила она дочерям, - я видела сегодня на базаре человека – похожий на папу». Какой садист придумал еще и эту пытку – близким не знать о судьбе родного человека? Матушка разыскивала мужа и в 1940-е годы, когда это было еще опасно для нее, и после 1953 года, думая, что он находится в лагере. Многого ей не надо было – только бы поговорить с ним, рассказать ему, как она жила одна эти годы, как детей подняла, вот только сына потеряла…

В ответ на ее письмо в МВД СССР, написанное в апреле 1956 года, матушку пригласили в «органы» и объявили, что ее муж «Варламов Петр Яковлевич в 1930 году был осужден на 10 лет ИТЛ [исправительно-трудовых лагерей] и отбывая наказание, 2 октября 1938 года умер в местах заключения от гнойного менингита». Власть лгала. Матушка продолжала его ждать, ведь его якобы видели в Магадане, потом в Казани…

Пролетела жизнь. Матушка Анна иногда вела для самой себя записи – что-то вроде дневника. Сохранилось два разрозненных листка из него, датированных 16.02.1975 (78? – неразборчиво) года. «Приехала подруга ко мне. Я была рада. Огляделась она и говорит: «Это ты живешь так? – ей понравилась моя однокомнатная квартира, - Да. И ты одна воспитала пятерых? – Да. – Кто помогал тебе? – Что спрашиваешь, душу теребишь, ведь я писала, что одна своих крошат подняла, т.е. воспитала. Подруженька села и говорит опять: «Да как же это так, одна воспитала в трудные времена дочек?» - Ну снова бередишь, терзаешь меня. Ну, уж напомню тебе, моя милая. Я чья дочь?  - Ну, дочь кузнеца. – Тяжело было. И как видишь, жива и живу». Она опять задает: «Неужели никого не любила?» - «Нет. Были люди – приставали, но никого не могла любить. Я его, Петю, очень любила, и он, несмотря на 57 лет, у меня в сердце. Конечно, тоска и грусть утихла, но люблю [подчеркнуто в тексте рукой матушки]. Были случаи, сватали, но я не могла… Дети… Вот давай завтра поговорим». Уснула подружка с дороги. Я не могла долго заснуть. Вспомнила свою одинокую жизнь, к утру заснула. Сердце ведь не камень, оно ноет, грустит и просит ласки и сочувствия. Поверну на детей – и сразу обязанность, любовь и забота о них, моих дорогих сиротках».
 Анна Ивановна Варламова скончалась 1 июня 1980 года и похоронена на Тимашевском кладбище Уфы. Помяни, Господи, душу усопшия рабы Твоея страдалицы Анны и со святыми Твоими, яко щедр, упокой.

В бумагах матушки Анны сохранилась написанная ее рукой молитва. «Благодарю Тебя, Господи Боже, за все: за жизнь, за невзгоды, прожитые мною, за разлуку с любимым мужем (священником) моим; за муки и радость, претерпевшие с пятью детьми, за все, за все Тебя, Боже, благодарю…»

На основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16.01.1989 г. священник с. Преображеновка  Ашкадарской волости Стерлитамакского кантона БАССР Варламов Петр Яковлевич и все проходившие вместе с ним по делу лица были реабилитированы Прокуратурой Башкирской АССР (постановления от 22.08.1989 г. и 21.11.1989 г.).

Деянием Освященного Юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви 2000 года иерей Петр Варламов причислен к лику святых Собора новомучеников и исповедников Российских ХХ века для общецерковного почитания.

Написать комментарий