Архимандрит Нил (Кастальский). Беседы с духовным чадом
Беседы архимандрита Нила (Кастальского), записанные монахиней Антониной (Яковлевой)
17 марта насельницы московского Зачатьевского ставропигиального монастыря молитвенно поминают монахиню Антонину (Яковлеву) (1869–1969), старицу высокого духовного устроения, прожившую долгую подвижническую жизнь, полную испытаний и скорбей. Монахиня Антонина была одной из последних Зачатьевских сестер, после закрытия обители нашедших приют в Обыденском храме на Остоженке, где их окормлял протоиерей Александр Егоров. Сильная духом старица стала духовной наставницей и оказывала поддержку не только небольшой общинке сестер-монахинь, но и многим мирянам, прихожанам Обыденского храма. В монастыре она продолжительное время несла ответственное послушание заведующей просфорней, это же послушание она продолжила и в годы безбожного лихолетья, в своем домике испекая просфоры для Обыденского храма. Немало сил матушка Антонина посвятила уходу за осиротевшими сыновьями протоиерея Михаила Ивановского, монастырского духовника, служившего в обители с 1903 года и арестованного в 1930 году. Матушка была для детей «нянечкой» и доброй утешительницей, и они относились к ней с благодарностью и любовью. За свою самоотверженную жизнь и духовный опыт матушка Антонина почиталась и духовенством, и монашествующими, и прихожанами Обыденского храма.
На протяжении многих лет монахиня Антонина была духовным чадом известного калужского старца архимандрита Нила Кастальского (†27 февраля /12 марта 1914) — постриженик Оптиной пустыни, а впоследствии старец Лаврентиева и Крестовского монастырей Калужской епархии), пользовалась его духовными советами и обращалась к нему за разрешением своих недоумений. Беседы с благодатным батюшкой она прилежно записывала, и эти записи сохранились.
Публикуем некоторые из бесед архимандрита Нила с монахиней Антониной. Монашествующие, особенно новоначальные, а также все, кто внимательно относится к духовной стороне своей жизни, почерпнут из этих бесед немало полезного.
Келейная беседа с дорогим батюшкой 8 июля 1905 года– Батюшка, плохо живу, страха Божьего нет во мне.
– Оплошали вы немного, страх Божий отошел, а за ним отошло и внимание, и попалась в осуждение. Правду ты говоришь, что уже согрешила внутренно, опять укорила, назвала не по-монашески, сразу не исправишься, поскорее кайтесь и вымолите себе прощение у Господа.
– Да Вы-то меня простите.
– Бог простит. Внутреннее же осуждение не словом только совершается, но и внутренним движением сердца. Оно уже есть, коль скоро неблаговолительно о ком помыслит душа, совесть заговорит, что согрешила, что же делать, прорвалось, впредь остерегайтеся. Всегда себя так проверяй. Называешь себя худшею всех – слава Богу, если это не один язык говорит. Но если какая сестра придет и разбранит тебя, да еще понапрасну, что с вами будет? Если в душе почувствуете, что этого мало, удесятерить следует, это будет значить, что вы и в чувстве грешница; а если не будет сего в сердце, – значит полно чувства праведности: тщеславие, думаешь, прошло – нет, оно не прошло, а только спряталось на время. Не думайте так скоро отделаться от этой госпожи – всюду за вами по пятам будет идти и жужжать в уши, что хорошо все, исправно, а на деле не так. <…>
Келейная беседа 15 июля 1906 года
– <…> Остерегайтесь учить или замечания делать [той], которая в два раза старше вас, на что это похоже? Вот плод самомнения, а вы того не замечаете. Надобно поправить это дело. Когда увидитесь – непременно извинитесь, попроси прощения. Мне думается, что у вас поминутно происходит в душе суд и решение над другими. Так присмотритесь хорошенько; если это изредко, и то отсюда немалая беда, трубление пред собою и осуждение других. Вот злая тройка, которая мчит в пагубу; надо распрячь и сбыть этих ярых коней, тогда-то выйдет: тише едешь – дальше будешь. Смотрите, пожалуйста, за собой. Пиши чаще, каждый малый проступок, чтобы он был мне известен, – скорее наладишь. Хорошо было бы, если бы кто-нибудь бранил тебя: радуйтесь, когда сие будет. Дурно, когда кругом похваляют, а правды никто не скажет. Долго ли запутаться? Поневоле станешь считать себя святой и начнешь читать наставления всем. Вот м[ать] к[азначея] хорошо делает, что нет-нет да и пристукнет, а тебе на пользу. Матушку игумению любите и почитайте, и казначею, и всякую власть монастырскую – они от Бога поставлены, хоть чрез людей. Всех надо слушать и всех сестер ставить куда выше себя. Вы так на них смотрите, что они ходят по горе, а ты внизу, низко-низко и, если душа станет какую сестру видеть ниже себя, крепко укори себя и поспеши у Господа испросить прощения. Злей всех возношение, тщеславие, осуждение – это адский дым и смрад. Приучай себя к тому, чтобы больше радоваться, когда с вами презрительно обходятся, укоряют или даже обижают, нежели когда ласкают и приветствуют. В этом самый надежный путь к смирению. Мне бы хотелось, чтобы мое чадо любимое усвоило все добродетели, чтобы не напрасна была наша беседа.
Беседа келейная 1907 года
– Ну, чадо, как наша духовная жизнь, улучшается или нет?
– Что сказать мне о себе, увы, ленивой, нерадивой, как ни посмотрю на все свои дела и мысли, истинно не нахожу ничего порядочного, одно воззвание: Боже, милостив буди мне грешнице! Нет у меня совершенного спокойствия, все чего-то желаю и сама не разберусь в себе.
– Знаешь, чадо, справедливое замечание св[ятых] отцов: совершенное спокойствие для человека лишь тогда, когда в сердце нет никого, кроме Единого Бога.
– Дорогой батюшка, не могу я приложить к себе этого правила: быть равнодушной к тем лицам, которым я много обязана их возрождением меня к духовной жизни. Я душевно их люблю, и как [можно] не чувствовать благодарности к таковым людям? Эти два существа, слившись воедино, живут в душе моей, хотя я паче всего стремлюсь к Богу. Думаю, что это непогрешительно.
– Оно непогрешительно с тем, [у кого] все по Богу, а не по страсти, даже похвально, но у вас есть излишнее беспокойство. Я советую более всего устремлять мысли к вечности, но это не препятствует стремиться и желать поскорее переселиться в нее в надежде на помилование. <…> Да, чадо, справедливо, что мы сами собой не можем оправдаться никакими подвигами без Господа, чрез страдания Иисуса Христа и Его Пречистою Плотию и Кровию мы спасены.
Беседа у старца в келье, без даты
Вхожу в келью в третий раз моего приезда в Калугу. Это наступил уже третий год моего знакомства с дорогим батюшкой. Очень был рад, едва ли родной отец меня встретил [бы] так, как батюшка. Он знал из моих писем, сколько у меня разных скорбей и приключений, и в каждом письме повторялось: «Когда-то я дождусь того времени, что приеду к Вам и сложу к Вашим св[ятым] стопам свое тяжкое бремя, которое давит мою душу…» Встала я на колени перед старцем, он ласково и полный любви отеческой взглянул на меня и с улыбочкой сказал:
– Ну, чадо, Господь привел опять тебя видеть. С нетерпением я ожидал твоего приезда. Расскажи все твое житие-бытие, как ты там поживаешь со своими сотрудницами по послушанию? Налаживается ли жизнь духовная?
– Простите, дорогой батюшка, очень трудно себя приучить, столько у меня внутри самолюбия, гордости, обиды. Я до сих пор считала себя настоящим человеком, у меня все шло своим чередом. Я чувствовала себя свободной и совесть меня не мучила, и никогда я себя ни в чем не замечала несправедливой, взыскивала, приказывала и наказывала, бранила, укоряла, осмеивала, и совесть меня не мучила, но теперь у меня идет [все] наоборот: за каждое обидное слово, или [когда] кого побраню, я страдаю и мучусь душой, пока они со мной не смирятся. Некоторые упорные долго не просят прощения, а я страдаю. Не знаю, батюшка, справедливо я поступаю или нет. Вот однажды я сильно отбранила двух сестер, [которые] небрежно исполняли послушание, много попортили дела, я взыскала и накричала на них, [а] они хотя и виноваты, но мне тоже наговорили разных колкостей. Была суббота, я собираюсь идти в церковь, но на душе очень тяжело, что они не просили прощения. Вспомнила я Ваши слова, что идти навстречу с примирением надо самой, я в церковь не могу так пойти – поднялась у меня буря внутри: «Не ходи, ты права. Иначе ты дашь им повод, они осмеют тебя и в дальнейшем они не будут повиноваться». Хотя трудно мне было, но все же пошла к ним в келью, отворила дверь и говорю: «Сестры, простите меня, Бога ради, я вас оскорбила». Они в ту же минуту бросились мне обе в ноги и начали извиняться. Но я еще не имею смирения (у меня от самолюбия подступили к горлу слезы), я не могла им слова сказать, но когда вернулась в свою келью, я первый раз в жизни испытала мир душевный и на деле я познала благодатное достоинство примирения.
– Хорошо ты, чадо, так поступила, осилила ты врага своим примирением, всегда ты старайся так поступать. Каждое доброе дело – оно делается с большими трудностями, а потом и самой приятно. Пускай и посмеются над тобой, кто не понимает духовной жизни.
– Дорогой отец! Я сама до сих пор, пока Вас не знала, я думала, что я живу так, как следует, но когда Вы мне все объяснили – и как нужно над собой работать, и проверять каждое дело и слово, движение сердца, ничего не скрывать, все описывать Вам или духовному отцу… Как мне трудно было привыкать к такой перемене! Вы меня снова возродили!
Без даты
– <…> Так, чадо, люби Бога паче всего земного.
– Я люблю Бога, но не такой крепкой любовью, как Вы говорите: я чувствую, что у меня разделяется любовь, я ни одной минуты не пропускаю, чтобы не думать о Вас, как Вы здоровы, трудно Вам, мало отдыху, народ беспокоит, пища не такая, какой Вы должны бы себя подкрепить, или давно не вижу. Душа рвется к Вам потолковать про жизненные неурядицы, или боязнь за самую драгоценную Вашу жизнь. Неужели это вред души или уменьшается любовь к Богу?
– Если ты утвердишь свое сердце в едином Боге, тогда и обо мне не будешь чрезмерно печалиться, а все предашь воле Божией, тогда за твою преданность и мне Господь окажет милость. Молитвы друг за друга – они так полезны! Иногда сам удивляюсь, что в моих немощах совершается сила Божия, значит, молитвы искренно преданных чад духовных мне помогают. Так, чадо, думы и заботы о мне растворяй молитвенным признанием преданности воле Божией, и они не будут во вред, а более утвердимся в святой любви, и в молитве друг [за] друга, как апостол пишет: молитеся друг за друга, яко да исцелеете [Иак. 5:16].
– Да, я верю, родной отец, что Ваши св[ятые] молитвы мне так в моей жизни помогают! Когда у меня случаются скорби или недоумения и разные испытания, я беру перо в руки, начинаю Вам все описывать, и в ту же минуту я чувствую облегчение. А уже когда от Вас ответ получу, то все скорби и испытания исчезают и жизнь снова оживляется, и я готова все терпеть, и люди те, которые мне столько представили неприятного, становятся дорогими благодетелями, и с удовольствием сделаешь добро и пойдешь им навстречу с примирением.
– Да, дорогое мое чадо, по вере и тебе дает Сам Бог облегчения и мир душевный; кто стремится исполнять волю старца своего, тот всегда будет беспечален. Держись сего послушания и будешь иметь мир в душе. <…>
Без даты. До осени 1909 года
Когда был батюшка о[тец] Нил в Москве и был у меня. Сидим за чаем, вдруг батюшка меня спрашивает: «Что же ты, чадо мое, ничего мне не говоришь, что тебе в мантию постригаться?». Я испугалась, не знаю, что и ответить, что я никогда не собиралась принять большой постриг, ужасно боялась, да и говорю: «Что Вы, дорогой батюшка, я никогда не намерена принять пострижение, [поскольку], по нерадению своему не могу быть хорошей, смиренной монахиней, и слышала от монахинь, что нерадивый монах не узрит славы Божией. Эта мысль меня не допускает быть монахиней, лучше буду последней послушницей».
– А я тебе скажу вот что, чадо мое: сама не домогайся какими-нибудь происками получить мантию – она тогда будет тяжела, а если мать игумения назначит, то нет тебе моего благословения отказаться. Мантия есть образ смирения. Если ты в мантии, то не нужно гордиться, гордость всем вредит. А смирение во всем нужно. Так, чадо мое милое, если будет на то воля Божия, желаю тебе быть монахиней, но не гордиться ей [мантией], а паче смиряться: когда пойдешь в мантии – посмотри на нее, сколько она тащится по земле, и вспоминай свои грехи – такая же вереница грехов у меня, какой длинный хвост у мантии. Будь самой последней монахиней, монах есть исполнитель всех заповедей, а кому же они предписаны не исполнять? Так, чадо, желаю тебе принять мантию, как залог вечного спасения. Имей смирение, и в руках спасение будет.
Без даты. Конец 1910 года
– Вот, чадо, год прошел, как ты приняла мантию. Как ты, не раскаиваешься? Я потому спросил тебя, что ты особенно боялась.
– Нет, родной мой отец, раскаиваться я не раскаиваюсь, но перемену чувствую. Целый год я так себя чувствовала легко, в сердце какая-то особенная теплота. И радость, наивность детская и любовь ко всем особенная, но теперь я такого чувства и теплоты не ощущаю и нередко задумываюсь, что, наверное, я стала жить не по-монашески. Иногда начинаю малодушничать и унывать.
– Нет, чадо, я тебе и писал и опять скажу, что [не] надейся на сердечную теплоту и на духовную радость – все непрочно, а всегда будь готова следовать воле Божией. Нравится ли то нам, или нет, ты только не покидай Господа, а Он никогда не покинет тебя. Аще и мать забудет дитя свое, – говорит Он, – Аз не забуду тебя [ср.: Ис. 49:15]. А чем больше кто скорбей здесь несет, тем легче тому войти в то вечное Царствование. Малодушие и уныние неизбежно для тебя. Потому что никаких вольных скорбей не несешь, а ведь в Царство Небесное ничто скверное не внидет. Вот и очищает тебя Милосердный Господь унынием и поношением. Монах должен поношение пить как воду. Господь привлекает малодушных, посылая им утешение. Затем Он отнимает его и смотрит на тебя: кто ты – верная раба Его или лукавая, которая любит Господина только тогда, когда Он ее утешает? Вот ты тогда-то покажи искреннюю любовь неподкупной невесты Его. Но и это пройдет, и опять блеснет луч утешения. Но горе тебе, если ты вознесешься – враг видит, откуда ты получаешь, и старается отбить тебя от пастыря… Держись, а главное – смиряйся. Лишь потеряешь смирение и самоукорение, тогда прощай. Об том нечего скорбеть, что приходится и побранить и наказать – послушание твое такое. Только гнева не держи в сердце, а чем можешь – утешай, а кто будет упорничать, не уступать, оставь этого человека, уйди, если можно, пока гнев пройдет. И сказано: смятохся и не глаголах [Пс. 76:5]. Лучше пускай называют святошей и ханжой.
– А самолюбие-то кипит внутри…
– Внутри-то пускай кипит, да наружу-то [чтоб] не выходило. Много труда нужно, чтобы и внутри не кипело. Я когда был в Оптине, вот меня отбранил один брат ни за что, мне так стало обидно, я и пошел к старцу о[тцу] Амвросию и говорю ему: «Вот, батюшка, как меня оскорбил такой-то брат», – и жду, что старец его обвинит. А вышло дело не так. «А ты просил у него прощение?» – говорит старец. – «Нет, батюшка». – «Так поди и проси у него прощение». – «Да я же ни в чем не виноват…» – «Иди». А самолюбие-то, как у тебя, кипит во все поры. Отворил келью – бух ему в ноги, а он – мне, и сразу у него вид изменился, вместо гнева появилась братская любовь, – и старец в ладоши похлопал. – Наше взяло, врага победили! Так-то, милое чадо, хорошее и полезное – все трудом достается. Живи проще, имей смирение, считай себя хуже всех, нигде не выделяйся, а скорей назад пяться. <…>
О посте
– Батюшка, мне бы хотелось бы в среду и пяток не кушать.
– Бог благословит.
– А прочие дни как?
– Понедельник – постное, остальные – что положено уставом, большего поста не надо, умеренность всегда держи. Бог нигде не сказал: аще постницы, то Мои ученицы, но: аще любовь имате между собою [ср.: Ин. 13:35]. И диавол никогда не ест и не спит, но все он, диавол, без любви и смирения. От одного поста и бдения из человека сделаешься, пожалуй, бесом.
– Батюшка, я пострижение приняла, а власяницы не ношу. Грешно.
– Вместо власяницы терпи скорби с любовью, не ропщи. Как один монах в Оптине часто приходил к кузнецу – монастырскому послушнику, и, не сказав старцу, неотступно убеждал его сковать ему втайне вериги, чтобы этим удручать тело для спасения души. Кузнец скрытно от брата сказал настоятелю. Настоятель сказал: «Когда придет опять просить вериг, то ударь его в щеку, если он со смирением перенесет – скуй ему вериги, а если осердится, то обличи его, говоря: научись прежде переносить обиды, тогда носи и вериги». Так и сделал кузнец, [а брат тот] не только осердился, но даже отомстил за себя. Подвиг терпения скорбей, обид и поношений выше всяких вериг и власяниц. Ибо Иисус Христос не дал нам заповеди о веригах и власяницах, но переносить обиды и любить обидящих, и молиться о них, и почитать их своими благодетелями. Вот, милое чадо, не скорби, что у нас нет на теле власяницы, только не унывай духом от внутренних скорбей – они нас доведут до вечного блаженства.
