К живущим в монастырях

К живущим в монастырях

Преподобный Макарий Оптинский.

Некоторые из оставивших мир и пришедших в монастырь на жительство имеют мнение не принимать монашеского образа, предлагая причину, дабы за неисполнение данных при пострижении обетов не подвергнуться большему осуждению.

На это предлагаем следующее рассуждение: всякий, оставляющий мир и вступающий в монастырь, имеет непременно какой-нибудь предлог или причину своего исшествия, как пишет святой Иоанн Лествичник в первой степени: «Все, усердно оставившие житейское, без сомнения, сделали это или ради будущего Царствия, или по множеству грехов своих, или из любви к Богу. Если же они не имели ни одного из сих намерений, то удаление их из мира было безрассудным».

Первый шаг вступления в обитель уже есть обет Богу  ̶  примириться Ему покаянием, отвергнувшись мира, и жить по святым Его заповедям, по словам святого аввы Дорофея: «Как мир распинается человеку и человек миру? Когда человек отрекается от мира и делается иноком, оставляет родителей, имения, приобретения, торговлю, даяние другим и приятие от них, тогда распинается ему мир, ибо он отверг его.

Отцы поняли, что находясь в мире, не могут удобно совершать добродетели, и измыслили себе особенный образ жизни, особенный порядок провождения времени, особенный образ действования, ̶ словом, монашеское житие, и начали убегать от мира и жить в пустынях».

При вступлении человек, конечно, не имеет намерения вернуться к первому, мирскому жительству, зная, что никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадёжен для Царствия Божия (Лк. 9, 62). Но старается привыкнуть к жизни и всем обычаям монастырским, и бывает иным по отношению к мирским, иное имея жительство, иное одеяние, иную пищу, почему и называется иноческим это житие, а живущие так ̶ иноками.

Однако он еще не бывает облечен в настоящий иноческий или монашеский образ, до положенного Святыми Отцами трехлетнего искуса, по окончании которого, когда усмотрен будет настоятелем достойным принятия сего образа, облекается в него по чиноположению церковному, давая обеты на благочестивое жительство.

Эти-то обеты кажутся некоторым страшными, и они отрекаются от принятия монашеского образа, боясь, что преступят их, забывая, впрочем, что уже дан ими обет при первом вступлении намерением пожить по заповедям Божиим, которые не одним нам, в монастыре пребывающим, даны, но и всем православным христианам. Непременно их исполнять обязались мы все обетами, данными при Крещении: «Сочетаваюся Христу и всем заповедям Его».

Обеты эти несравненно важнее тех, что даются при пострижении в монашество, и никто не может ничем извинить себя в преступлении их. Мы же к ним прилагаем только два обета: девство и нестяжание, о чем пишет тот же авва Дорофей: «Заповеди Христовы даны всем христианам, и всякий христианин обязан исполнять их; они, так сказать, дань, должная царю. И кто, отрекающийся давать дани царю, избег бы наказания?

Но есть в мире великие и знатные люди, которые не только дают дани царю, но приносят ему и дары: таковые сподобляются великой чести, великих наград и достоинств. Так и Отцы: они не только сохранили заповеди, но и принесли Богу дары. Дары же сии суть девство и нестяжание. Это не заповеди, но дары».

Если мы обязаны хранить все заповеди Божии, то имеем ли право, живя в монастыре, хоть и не дав обетов монашеских, преступать заповеди? И, не имея мантии, считать себя свободными, не сохраняя себя в девстве и нестяжании? Кажется, это ̶ не что иное, как ложное мнение, составление своего разума и обольщение себя, служащее как бы некоторым оправданием ложным.

Не должно ли, напротив, с благоговейной и духовной радостью приступать к сему священному образу, отводящему нас от соблазнов мира и служащему к укреплению добродетели?

Снова послушаем святого Дорофея: «Для чего мы носим мантию, не имеющую рукавов? Между тем как все другие имеют рукава, мы почему не имеем их? Рукава суть подобие рук, а руки принимаются для обозначения действия.

Итак, когда приходит нам помысл сделать что-нибудь руками ветхого нашего человека, как например: украсть или ударить и вообще сделать руками нашими какой-либо грех, то мы должны обратить внимание на одеяние наше и вспомнить, что не имеем рук, чтобы сделать какое-либо дело ветхого человека». Посему, не помогает ли образ сей хранить заповеди?

Боясь принять монашеский образ, говорят: «Я его недостоин». Ложное смирение! И опасное отвержение! Послушайте Иоанна Лествичника, который говорит: «Никто не должен, выставляя тяжесть и множество грехов своих, называть себя недостойным монашеского обета  и ради своего сладострастия мнимо унижать себя, вымышляя извинения в грехах своих (см. Пс. 140, 4): ибо, где много гнилости, там нужно и сильное врачевание, которое очистило бы скверну; а здоровые не поступают в больницу

Если бы земной царь позвал нас и пожелал бы нас поставить в служение пред лицем своим, мы не стали бы медлить, не извинялись бы, но оставив все, усердно поспешили бы к нему. Будем же внимать себе, чтобы, когда Царь царствующих и Господь господствующих и Бог богов зовет нас к небесному сему чину, не отказаться по лености и малодушию, и на великом Суде Его не явиться безответными».

Из всего этого видно, что отказ от монашеского пострижения живших в монастыре, и уже немалое время, не имеет благословного извинения, но может назваться отвержением послушания званию Божию. На слова их: «Не могу исполнить монашеских обетов», довольно выше объяснено, что они не хотят уже исполнить и христианских обетов, не упоминая о девстве и нестяжании, но живя в монастыре, хотя и не пострижены, обязаны исполнять и эти добродетели.

Если же не имеют для несения их сил, должны выйти из обители в мирское житие. Они, не принимая мантии, думают успокоить совесть этой мнимой свободой, преступая заповеди Божии, и не хотят по-настоящему смириться и считать себя должниками, всегда каяться и сокрушаться пред Богом.

Но еще мнят, что хорошо делают, не принимая монашеского образа, и возносятся мыслями пред принявшими его.

Увещание к живущим в монастырях  ̶  не уклоняться от монашеского образа и не искать его.


Написать комментарий