Как тут у вас в Церкви?

Как тут у вас в Церкви?

Как человек пришел к вере. Если у человека жар, ему наверняка поможет парацетамол. А почему? Неужели потому, что больной верит в механизм действия таблетки? Ведь помогает же парацетамол младенцам, для которых само понятие «лекарство» ещё недоступно. Так примерно было и с моим воцерковлением – оно началось сразу с приёма сильнейшего лекарства, о котором я почти ничего не знала.

А если по порядку, то выйдет примерно так.

Был у меня один грех. Уже давно забытый. Но вдруг он вынырнул на поверхность памяти и мешал мне жить. Надеялась успокоиться, но стало ещё хуже. Я попыталась «поговорить с собой» по-другому: да, была неправа, очень жаль, что так вышло, и всё такое прочее – но ведь прошлое не переделаешь, и думать о нём – только понапрасну себя мучить.

А совесть всё равно болела. Тогда я решила поплакаться кому-то – например, лучшей подруге. А подруга вдруг предложила: «Давай сходим в церковь, на Исповедь и Причастие. Покаешься в грехе искренне, станет легче». Её слова меня удивили – я и не знала, что она такая… Ну, в смысле, во всё это верит. Однако неожиданно для себя я согласилась. Почему бы не попробовать? Исповедь – это оригинально и даже экзотично. Да и у священников, наверное, опыта не меньше, чем у психотерапевтов. В общем, мы пошли…

На воскресной литургии в большом соборе людей было множество. Исповедовали сразу несколько священников. Я выбрала самого «внушительного» на вид батюшку – выше всех, седее и с самой длинной бородой. Уж этот точно поможет! Дождалась своей очереди и… Моя первая исповедь длилась минуту. Батюшка посоветовал мне молиться, очень много молиться. Видно, недоумение было написано на моём лице, потому что он повторил и в третий раз: «Молитва – это самое главное, ты поняла?» Признаюсь честно, я была разочарована. Мне показалось, что от меня просто отмахнулись. Ну, что это, в самом деле, за совет? Я думала, батюшка будет долго разбирать мой сложный случай, успокаивать и убеждать меня в том, что я хорошая. Короче, всё-таки ожидала психотерапию.

До конца службы я обижалась на священника, а должна была его благодарить – ведь меня допустили к Причастию! Об этом Таинстве я знала ничтожно мало. Воспринимала слова «Плоть и Кровь Христовы» сугубо метафорически. Думала, это просто название для ритуала. Но серьёзные и даже какие-то торжественные лица людей, подходящих к Чаше, убеждали в обратном. Эти люди, выглядели так, как будто готовились узнать что-то очень важное или получить в дар что-то очень ценное…

После Причастия мир не переменился. Солнце не стало ярче, а трава – зеленее, но мне почему-то начало казаться, что где-то рядом – новый, большой и очень важный Мир. Он не появился вот сейчас, а был всегда – это меня поблизости не было. Захотелось немедленно пристать к какой-нибудь прихожанке: а как тут у вас в Церкви? Что делать? С чего начать? А как вообще молятся? Слава Богу, это «любопытство» не прошло в тот же день. Как-то очень скоро я попала на «молодёжку» в Ионинский монастырь – и за два часа узнала о Боге и вере больше, чем за всю предыдущую жизнь. Помню, как я нервно подпрыгивала на скамейке каждый раз, когда батюшка употреблял «христианские термины»: грех, ад, Рай, покаяние, спасение. Я никогда раньше не слышала, чтобы о таких тонких материях говорили так прямо и чётко. Более привычными были – вселенский разум, высшие силы, космические энергии или «что-то там такое точно есть». А вот имя Божие резало слух…

С каждой «молодёжки» я уносила «список рекомендованной литературы»: батюшка, цитируя кого-нибудь, часто называл источник. И как же эти книги отличались от десятистраничных брошюрок, раньше принимаемых мною за единственные источники церковной мудрости! От всего услышанного и прочитанного возникало чувство, что всю жизнь меня обманывали. Причём все – страна, школа, книги, люди. Я ведь и не подозревала, что Православие такое. Считала Церковь организацией, зарабатывающей деньги. Веру и Церковь не только не отождествляла, а прямо противопоставляла. Думала, что верующие – это люди, которым ничего не удалось добиться «в миру», вот и идут в церковь, потому что больше никому не нужны. А жизнь у них – сплошные запреты: нельзя ничего, никак и ни с кем. Я понимаю, это примитивно – но как много людей до сих пор думают так!

Мир – не вокруг, а внутри меня – стремительно менялся. Постепенно православная «терминология» перестала резать слух, а перечень грехов из книжечки «В помощь кающимся» – вызывать сильный внутренний протест. Я уже не стесняюсь того, что боюсь попасть в ад; а когда молюсь – верю, что беседую не сама с собой, а с Ним. Почему-то очень трудно было поверить в библейский рассказ о создании человека. И дело не в том, что жалко своего «обезьяньего» происхождения – просто мифу сложно было стать историей.

Конечно, как и у всякого неофита, не обошлось без крайностей. Естественное человеческое желание поделиться с кем-нибудь тем чудесным, что я нашла, вылилось в горячие проповеди для близких и родных. Я пересказывала содержание «молодёжек» подругам, заучивала наизусть отрывки для умного мужа и охотно вступала в диспуты с иеговистами. Надо ли говорить, каковы были результаты? Близкие заметно напрягались, а сектанты «забивали» меня цитатами из Библии. Убегая от них через пять минут, я мстительно думала: «А вы не спасётесь!» Конечно, думать так намного легче, чем искренне за них помолиться. Да что там сектанты – даже за родных, близких и умного мужа молиться оказалось труднее, чем «вещать» для них истину. Сердце напрягать труднее, чем горло и память…

Что ещё сказать? Уже год я в Церкви. Ощущение Православия как большого и важного Мира не прошло. Наоборот, прибавилась уверенность, что теперь я там, где мне быть нужно. Милостью Божией церковными стали и многие мои друзья, и умный муж. И это – не благодаря, а скорее вопреки моим проповедям. С высоты своего эгоизма я считаю, что Бог сделал мне такой подарок, чтобы было легче лечиться. Всем вместе.

 

 


 

Ольга Федорченко

Написать комментарий