Не умру, но жив буду
В 1991 году в монастырь Оптина Пустынь приезжал с Украины диакон о. Николай Трубчанинов – пожилой уже человек, за 70 лет, высокой духовной жизни, молитвенный, смиренный, как ребенок. Он рассказал братии монастыря историю, произошедшую с ним четыре года назад, историю, которая является свидетельством вечной жизни и вечной смерти.
Кроме свидетельства о загробном мире, о «страшной бездне для грешников», можно увидеть из рассказа красоту христианской души – глубокое смирение перед Правдой Божией, деятельную любовь к врагам, даже к убийцам.
Мы решили оставить яркую, живую разговорную речь о. Николая без литературной обработки.
Когда я читал молитовку «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного», двое зашли сюда, – я их знаю, они наши. И я, когда услышал, что они зашли, стал громче читать: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнего». И когда они услышали это, то сказали так: «Сейчас помилует». И подскочил, значит, один, фонариком осветил мне лицо, как схватил за горло и как ударил, – чем-то ударил он таким... металлом, по голове. Так ударил он! Я сразу залился кровью. Другой выскакивает, тоже фонариком осветил. Этот в лицо меня ударил, и ударил так, что это у меня все влипло туда, только захрустели косточки. И вот когда они это сделали, схватили меня за волосы, стянули на пол и давай бить об пол голову. И так побили! А потом начали топтать каблуками. Избили, что у меня голова была – только шкура да кости. Это все у меня было сбито, челюсть стояла на правом плече.
Но у меня Господь не отнимал мысли, и эта молитовка у меня в мыслях продолжалась: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Все тело потоптали, у меня были потом по всем теле отпечатки ихних каблуков и полностью даже обуви, отпечатки запеченной крови. И потом как скрутили мне руки, сложили так вот – никакого движения! Скрутили ноги, завязали лицо и так стягивали, что это невозможно, и если бы не было помощи Божией, то мне было бы первого удара достаточно для моей кончины. Но Господь дал им поиздеваться надо мной – ну, это за мои грехи, Господь послал... Но у меня еще были мысли и чувства телесной боли, ни на одну минуточку я не терял сознания, все это было для меня понятно, что они со мной делают. И когда они связали, видят, что я уже негодный, говорят: «Уже помиловал». – То есть первое их слово было «сейчас помилует», а теперь, значит, «уже помиловал».
А потом он взял нож, – я не видел этого глазами, потому что было завязано, но слышал, что они делают, – и коснулся моего горла, чтобы перерезать. И вот когда коснулся он только ножом горла, осветило молнией. Такая молния, что я с закрытыми глазами видел. И нож их столкнулся с этой непобедимой силой и издал такой звук, что такого звука на земле никто не слышал и слышать не будет. А у меня в этот момент пролетела мысль: «Не умру, но жив буду и повем дела Господня!»
Он пиляет горло, как по металлу, я слышу – как по металлу идет нож ихний. Вот он резал, резал горло – все это было порезано у меня... – но горло не перерезано было, потому что эта сила не допустила этого. А потом ударил меня ножом два раза сюда, в грудь, но в сердце не попал. Пошла кровь опять, боли... И если бы не было помощи Божией, то так бы я это все помнил! Для меня было бы достаточно первых ударов. И когда они закончили с ножом, я лежал, голова была приплюснута к полу, – и они как ударили меня сюда, в правую сторону, каким-то грузом, что при этом ударе моя голова как бы угрузла в пол. И в этот момент с меня вышел дух.
Душа моя сразу попала во тьму. И такая тьма непроницаемая, что такой тьмы на земле нету. И мне казалось, что я лечу не часы и не дни, а годы. Такой трепет души, и не знаю, где остановлюсь. Сколько я летел? Мне казалось, годы. Вдруг я пролетаю эту тьму, открылся свет. Но свет такой, что с нашим светом не сравнить ни в какое время дня. Свет как бы... мрачный. Но можно, можно различить какие-то предметы, но чтобы точно увидеть – нет, через это, такое мрачное, нельзя.
Пока моя душа летела по тьме, то визг создавался неземной – с такой быстротой она летела. А когда уже пролетела эту тьму, то уже не с такой быстротой, а как бы какой-то невидимой силой поддерживалась, плавала, как орел, – вот мы видим, орел плавает и машет крыльями, летает, – и меня какая-то сила держала, что я облетал эту бездну. И бездна такая – страшная, душа трепещет так, что объяснить не можно! Как бы ожидается конец, а конца все нету. И мне, на мой грешный ум, показалось, что туда может поместиться вся вселенная и не наполнит эту бездну. Это страшно... Как назвать это? Страшная такая бездна для грешников...
И вот, уже шли, как мне казалось, годы, и возврата оттуда, я думал, нет. Никаких мыслей не было, одно только – где остановится моя душа? Вдруг показалась такая искорка, как от огня, маленькая-маленькая, и летит, как бы навстречу моей душе, или духу, или как сказать... И только она коснулась, эта искорка, моей – души мигом у меня появилась обратно эта молитовка: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Три раза я проговорил полностью, а остальные, сколько мне там пришлось быть, я только одно кричал: «Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» И так кричал! Как бы... ребенок взывает к родителям о помощи, так я взывал, значит, о помощи: «Сыне Божий, помилуй мя!»
И при этих словах я стал, как бы подниматься вверх. Для меня не было там известно, где верх, где низ, где широта, где высота, – но почувствовал дух, что я начал подниматься вверх. И когда я с этой молитвой уже достиг обратно своего тела, то с этими словами: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий...» – как будто бы капельки вливались в мое тело.
Но тело было, как льдина, настоящая льдина, никаких движений не было. Но понемножечку стал оживать, почувствовал, что дух уже внутри моего тела этого, хоть оно такое было холодное, и ничем я не мог двинуться, оттого что оно уже в течение шести часов захололо, – такой мороз был, двери открыты, я на пороге лежал.
Я услышал, что эти двое еще «работали». «Работали» тихо, никаких слов. Рылись в моих чемоданах – я тогда только вернулся с этими чемоданами, служил в Киевской епархии – шукали золото. Это и заставило их, меня истребить, чтобы концы спрятать, ведь я знаю их.
Кричать я не мог из-за того, что они мне так сдавили горло. Боли такие, оттого что скрутили руки, – кровь не проходила по жилам через такую крепкую связку этих поясов.
И вот когда они вышли, какая-то невидимая сила в первую очередь мне освободила ноги. Слышу – и руки освободились, и на голове то, что они стягивали, тоже. Какая сила это? – Это Божия сила. Как, читаем, апостола Петра Ангел вывел – так и до сегодняшнего времени Господь бдит над каждым человеком. И вот я, какой ни есть, грешен, но получил неизреченную, необъяснимую милость. – Кто мог мне это сделать, кто мог это развязать? Они так стянули, что и хотел бы, не развязал.
В хате было темно, никакого света. И когда я почувствовал, что руки свободны, хотел снять эту повязку с головы, которой они меня завязали – все это было окровавлено. Но снять я ее не мог, пальцы сильно болели. Но с Божией помощью я так покачал головой, и сама спала. Потом я хотел уже подняться, глаза у меня стали видеть, и я увидел, что тут.
Все было сброшено, иконы посрывали, задние досочки у кое-каких отрывали. Это они искали золото, потому что они думали, что как я в Киеве служил, значит, я приехал оттуда с золотом. Но ничего такого они не нашли, а забрали все деньги, сколько там у нас было. Везде понаходили. Там еще покойная мама бросала в банку то копейку, то полкопейки – и те забрали втемную, думали, не пропустить бы золотую монету.
С Божией помощью я закрыл дверь, чтобы не так холодно было. Я не мог подняться, а перекатывался, и с таким усилием – еле закрыл. И когда я перекатывался уже назад от дверей, мне попала коробка спичек. Я взял эту коробку, и мои руки не держали. Но с Божией помощью я присветил. Это было 20 минут четвертого утра, а сделали они это с вечера, без 15-ти девять часов, к десяти управились со мной. И как они думали, что я уже скончался, то до утра еще оставались.
А женщина, которая у нас жила (она и теперь живет), поехала в Запорожье получить пенсию, но не получила – ей утром сказали прийти. Но утром какой-то тайный голос не допустил ее получить пенсию, возвратил ее сюда. И она только зашла во двор, ее такой страх объял, что, она говорит, никогда еще не ощущала такого страха. А в чем дело, она не знала. А когда открыла дверь, увидела, что сорван крючок на первой двери, из коридора, – то у ней из рук выпали сумки от страха. А когда она зашла в хату, она как бы остолбенела и хотела возвратиться, поднять через соседей все это дело, шум, вызвать милицию, скорую...
Но мы решили скрыть, чтобы никто не слышал и не знал. Почему – потому что эта женщина ради Господа ухаживала за мной, и я не хотел ей шума, все равно, думал, скоро скончаться должен – такие боли были. Все тело было сковано, рот не раскрывался совершенно, только святую водичку она пропускала из чайной ложечки с трудом, открывала рот своими руками. А челюсть нижняя была на правой стороне, только на двадцать первые сутки встала на свое место. Да как, встала... Так и осталась поверх этих зубов. И говорить я мог только шепотом, тихо-тихо.
Но с Божией помощью месяца через два я стал уже подниматься, стал по двору ходить. И тут приезжает начальник милиции нашего города, Никопольского района. Заходит во двор, спрашивает: «Здесь живет Трубчанинов Николай Федорович?» Говорю: «Здесь». – «А можно его видеть?» — «Это я».
Он тогда достает удостоверение, показывает мне. «Вот, – говорит, – я начальник милиции города Никополя. Можно с Вами побеседовать?» – «Можно». Зашли мы в коридор, там диванчик стоит. Он говорит: «Ну, присядемте». Я ему: «А зачем мы тут будем, пойдемте в хату».
Когда мы зашли с ним в хату, он сначала все иконы посмотрел. А потом я ему все подробно рассказал. И вот, когда дошло до этих слов, когда коснулись мне ножом горла, и осветила молния: «Не умру, но жив буду и повем дела Господня», – он сказал: «А ну повторите!» Я два раза повторил, и он третий раз повторил: «Не умру, но жив буду и повем дела Господня».
«А почему, – говорит, – Вы не заявили?» Я ему объяснил, что бесполезно было заявлять, и мы хотели скрыть. И спросил у него: «Откуда ж Вы узнали?» Он мне ответил: «Мне по телефону сказали, позвонил кое-кто, и я приехал... Ну, все, теперь тихо, никому не говорите, по какому я вопросу приезжал». Я ему говорю: «Были б такие люди, как раньше были, апостолы, которым не нужно было свидетельства, они знали, что в человеке, правда или ложь, – я бы Вам сказал, кто это». «А Вы их знаете?» — спросил. «Конечно, знаю. Тут недалеко один живет, другой подальше. Они для меня свои. Если бы я теперь Вам сказал, что вот, этот меня убивал, а он бы вам представил документы оправдательные, что его здесь не было в тот момент, – то кому Вы поверите, мне или документам?». – «Конечно документам» «Ну вот, –говорю, – какая польза, чтобы я жаловался? Никакой».
И когда он закончил со мной, то сказал: «Найдем и все Вам возвратим». Говорю: «Хоть бы Вы и сегодня принесли эти деньги, я бы из них ни копейки не взял»…. – «Почему?» – «Потому что это все окровавлено моей кровью. Я и сам не могу себе на них купить, чтобы я кушал, и кому-то дать не могу, потому что знаю, что это кровавые деньги. Если вы найдете, пусть это будет в пользу тех, кто это брал – или родителям, или для их нужд. А мне ничего не надо».
Потом он позвал эту женщину, расспросил ее. Подтвердила она все – как она меня нашла, какой я был – человеческого лица у меня не было, все было изуродовано.
Но Господь Всемогущий. Он нас создал, Он нам и помогает. Исцелил. Сейчас у меня даже следов этих ран нету.
А дня через три они как раз приехали, те, которые со мной это сделали. Соседка мне окорила (у нее сын в милиции работает), что был здесь прокурор, был начальник милиции, следователь, дня четыре машина стояла. Но, по-видимому, тех вовремя предупредили, и они ушли из дома как раз на это время. Но мне уже до этого нет дела...
А тут пришлось мне ехать с Никополя, и встретились мы на остановке. Сколько рук было там, сколько мужчин стояло – и ни одни руки так на меня не подействовали, как те, их руки! Я чуть не воскликнул: «Убийцы! Это руки, которые меня убивали!» Я так расстроился. Женщины, с которыми я ехал из церкви, меня остановили: «Отец Николай, что вы так расстроены?» А я расстроился, видя эти руки, что меня убивали.
До сих пор, значит, у меня вот это держится. И ничьи ж руки не потревожили меня, а эти именно, убийцы. И вот до сего времени нет у меня того, что Господь говорит: «Прощайте и любите» А как же я простил, если у меня вот такие мысли до сего времени... – Нету такого всепрощения, спокойствия. Все равно: если я их не вижу, то вроде простил, а увидал – значит уже кричал бы... Это все как бы действие нашего такого ожесточенного сердца, что не может простить. До сего времени у меня эти мысли, которыми я страдаю.
Когда священник приезжал причащать меня в этой болезни, то он тоже выслушал все и говорит: «Молодец, что ты скрыл это. Никакой пользы бы тебе не было, если бы ты заявил».
Врач тоже с ним приезжала, тоже допрашивала меня. Все я рассказывал. Она только задала вопрос: «Так у Вас, значит, что, сознание не терялось?» Говорю: «Если потеряет человек сознание, он ничего не расскажет. А я все помню». И я пережил это, и Господь оживил меня.
И вот какая сила это? Вот как по-ихнему: «Сейчас помилует» и потом, когда они со мною то сделали: «Уже помиловал». – А теперь как они на меня смотрят? Значит, Господь им какую-то мысль вкладывает, они же слышали, к Кому я обращался, с какой молитвой, и какая молитва меня обратно вернула.
Вот такое со мной было.
1991 г., Оптина пустынь.
(«Троицкая Православная Газета» №21, 1994г.)
