О том, что терпение есть величайшая добродетель
Квинт Септимий Флорент Тертуллиан. Поучения. Исповедуюсь пред Господом Богом, что я довольно смело, если даже прямо не дерзостно, осмеливаюсь писать о терпении, к осуществлению которого, как человек, не владеющий никаким добром, я совершенно не способен, а между тем надлежит, чтобы, принимающиеся за доказательство и разъяснение какого-нибудь предмета, сами предварительно в жизни овладели этим предметом и примером собственного поведения закрепляли настойчивость (своего) наставления, чтобы слова не краснели пред недостатком дел. И о если бы эта краска стыда послужила (для нас) врачевством, — чтобы стыд не осуществлять того, что мы другим имеем намерение преподнести для осуществления, стал (нашим) учителем! Конечно, есть подавляющее величие (magnitudo) некоторых добродетелей, — как и пороков, — так что постижение и осуществление их совершается одною благодатью божественного вдохновения. Ибо что составляет благо по преимуществу, то и находится преимущественно у Бога, и никто иной этого не сообщает, а только Тот, Кто (им) владеет, и Кому именно Он благоволит открыть. Отсюда является своего рода утешением рассуждать о том, обладание чем не дается, — на подобие больных, которые, хотя лишены здоровья, но не могут умолчать о его благах.
Посему и я, достойный всякого сожаления, всегда страдающий вспышками нетерпеливости, должен, поскольку не владею здоровьем терпения, воздыхать, и просить, и вести о терпении речь, так как вспоминаю и на основании созерцания своей немощности убеждаюсь, что доброе здравие в вере и здравие в хождении по заповедям Господним не может быть легко кем-либо достигнуто, если не придет на помощь терпение.
Добродетель терпения так возвышена над делами Божиими, что без него никто не может исполнить какой-либо заповеди, никто не в силах совершить какое-либо дело угодное Богу. Благо ее признают даже те, которые живут подобно слепым, ибо прилагают к ней наименование «высочайшей добродетели» (summae virtutis).
По крайней мере, философы, которые считаются живущими единственно для мудрости, настолько придают ей значение (subsignant), что, разноглася между собою вследствие различного рода привязанности к своим школам и соревнования в своих мнениях, они, однако, все помнят об одном только терпении и только его, как предмет (своих) философских занятий, считают областью мирною. В обсуждении его согласны между собою, на нем примиряются, им единодушно занимаются, в ревностном стремлении к добродетели, и всякое обнаружение мудрости заимствуют из терпения. Великое свидетельство в пользу его, — когда даже суетные учения века сего оно побуждает его хвалить и прославлять. Или, быть может, несправедливо, что божественное прилагается к житейским делам (artibus)? Но это пусть сами дознают те, которым должно быть стыдно за свою мудрость, разрушенную и развенчанную вместе с веком сим.
