Не велел мне святитель воровать, не послушался, а теперь - крышка!
В числе спасенных Еленой Андреевной для вечности был один чахоточный вор-рецидивист. Имя его было Александр, фамилия - Годалов. Когда мне краткую повесть о его короткой жизни сообщала Елена Андреевна, его в живых уже не было: он умер в Петербургской Обуховской больнице, примиренный и с Богом и с совестью, напутствованный всеми таинствами Церкви, о предоставлении которых умирающему позаботилась глубоко верующая Елена Андреевна. После его смерти осталась маленькая тетрадка, что-то вроде автобиографических заметок, и частью из нее, частью из его слов не без сердечного умиления поведала она мне следующее:
- Вы, сытые образованные люди, - говорил мне Александр, - никогда не поймете, что творится в душе голодного, простого, темного человека, как я, особенно если голод живот ему подводит не день, ни два, а дней пяток и больше, да еще не после роскошных харчей ваших, а с жизни впроголодь чуть ли не с пеленок. Вот я - вор; позорным именем я заклеймен и судом, и людьми, обличен и своей совестью; а каково мне досталось это проклятое звание - мало кто из вас и подумает... Теперь я умираю; быть может, и часы мои сочтены, так не до вранья мне теперь и я расскажу вам, какие чудеса со мною были и каким чудом вместо тюрьмы или тюремной больницы я, вор, попал умирать в больницу к честным и, во всяком случае, не заклейменным людям.
Я с детства был мальчишка верующий и любил, бывало, бегать в церковь, когда я был свободен от работы у мастера, к которому был отдан в ученье. Потом уже, когда перемерли все мои родные и я остался на своей вольной волюшке, что называется, забаловался и пошел по той дорожке, которая никогда еще никого до добра не доводила. И дошел до того, что не с чего стало жить: что было, все с себя поразмотал, от дела отбился и стал голодать... О этот голод! Кто его не отведал, тому и в голову не взойдет, что это за мука...
И вот голодаю я день, голодаю другой, третий... А тут как будто кто-то в ухо нашептывает: "Поди укради вон у того толстопузого лавочника; вишь, как он себе брюхо наел, а у тебя оно к спине от голода присохло!.." Пошепчет так-то и не раз и не два, а много раз на голодный-то желудок, ну не выдержишь и послушаешь этого шепота. И вот, как сейчас помню, шел я проходным двором, а на дворе, смотрю, протянутая веревка и развешано сушиться хорошее господское белье. Опять слышу: "Укради!" Есть хочется до того, что в глазах зелено. И вспомнил я старое, как, бывало, Угоднику Николаю Чудотворцу маливался.
"Святителю отче Николае! - взмолился я, - есть хочется, помоги!" и был таков. Спасибо Чудотворцу: так хорошо управился, что никто и не заметил, и добычу я тогда перекупкам продал за хорошую цену.
Лиха, говорят, беда начало: удалось раз, потянуло и в другой, и опять с голодухи. И опять перед кражей взмолился я угоднику, и опять хорошо подкормился.
На третьей краже случилось со мною такое чудо, что впору ему не поверить, да врать-то мне, глядя в могилу, не пристало, так вы, я знаю, поверите. А было это так.
Шел я, несколько дней не евши, по одной из Петербургских окраин (он мне и местность ту назвал, да я забыла), там, где уже последние дома, а за ними уже начинаются огороды и поле. Иду, а в мыслях только одно: где бы разжиться на что поесть? И как было в первую кражу, так и теперь: смотрю, развешано белье.
"Помоги, святителю отче Николае!"
Огляделся кругом - ни души! Схватил с веревок, что под руку попало, и ну бежать! И не успел я пробежать и десятков трех-четырех шагов, как за мною, слышу, погоня:
"Держи его, лови его!"
Оглянулся, бегут за мною человека четыре и как будто и городовой с ними. Я поддал ходу - они тоже; я бегу, что есть духу, - стали будто отставать, а все же бегут.
"Святителю отче Николае, выручай! в рубль тебе, как разживусь, свечку поставлю!"
Смотрю - лесок. Я - в него. Ну, думаю, спасся! Ан нет; весь лесок переплюнуть: несколько деревьев и ни одного куста, а за леском опять чистое поле... Слышу - гонятся. Бегу дальше, уж и духу не хватает. Опять взмолился я угоднику:
"Спасай!"
Глядь, вблизи леска туша огромной палой лошади; туша почти еще целая, только один бок выеден собаками и зияет огромной дырой... В голове мгновенно мысль: лезь в тушу!.. Росту я малого, а дыра большая, во мгновение ока нырнул я туда; и чего ж там, Господи, я натерпелся, того и высказать невозможно, - ну, одно слово, падаль и вся ее мерзость! Вспомнить тошно!.. Слышу, погоня промчалась мимо... Посидел я в туше с полчаса, думаю, не выживу, задохнусь, да и в мерзости-то я весь... Прислушался, тихо... Начал вылезать, и только это я нос высунул, так чуть было не ослеп от великого света, которым меня ударило прямо в глаза; и в свете этом кто ж, думаете вы, стоит? Сам святитель Христов Николай в полном облачении, как его на иконах пишут. Стоит он у туши, смотрит на меня и говорит:
- Ну, говори, Александр, хорошо ли тебе в туше было?
Трясусь от страха и едва выговорить могу:
- Ой, и смрадно же было!
- Вот так-то смраден Богу и мне грех твой! - сказал мне святитель. - Вылезай же теперь, да смотри же впредь не греши!
Промолвил он слова эти и стал невидим... Чуть не помер я тогда со страху... Опомнился, одумался... Поблизости болотце было - обмылся, как мог, и пошел обратно другой дорогой в город.
И долго я после того не воровал, а потом раз не вытерпел и попался. Меня судили и присудили в тюрьму; в тюрьме-то и вас мне Господь послал, в тюрьме и чахотка у меня объявилась. Отсидел я свой срок и вышел на свободу гол как сокол да еще больной, и стал голодать пуще прежнего. Попробовал просить милостыню, да просить не мастер - подают плохо: поешь кое-чего на выпрошенное, только чтобы не подохнуть, а на ночлежку не хватает. Спасибо, теплое время стояло, так я на островах под мостами заночевывал... И вот ночевал я раз под мостом на Черной речке. Утром чуть зорька - есть хочется, а в кармане ни гроша ломаного. Выглянул из-под моста, а там идет какая-то модница, в руках маленький мешочек, а я уж знаю, что в нем такие-то деньги носят. Я нацелился из-под моста прямо к ней - хвать за мешок и стал вырывать; и только я его коснулся, как хлестнет тут из меня горлом кровь фонтаном, так я тут же, как сноп на панель, и свалился. И что ж вы думаете? Добрая та душа не за городовым побежала, а за извозчиком и на нем сама привезла и сдала в Обуховскую, где теперь и помираю. Не велел мне святитель воровать, не послушался, а теперь - крышка! Такова повесть об Александре Годалове, что доводилось мне слышать из уст Елены Андреевны. Не верить ей я не могу; поверь же ей и ты, дорогой мой читатель! О святителе же Николае, на время отложив свой сказ про Елену Андреевну, я поведаю тебе нечто еще не менее дивное.
С.А. Нилус (На берегу Божией реки т.II)
