«Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою»!
Слово в среду недели 1-й Великого поста свт. Иннокентия Херсонского
Увы, как в нас все слабо и нечисто, даже
самое лучшее и совершеннейшее! Если что драгоценного осталось в природе нашей
от ее совершенств первобытных, то — молитва, посредством коей человек мгновенно
возносится над всем земным и тленным, становится превыше небес и всего
сотворенного, приступает к престолу Самого Бога и входит с Ним в
непосредственное общение. Вместе с молитвою тотчас поникает долу в душе все
злое и мрачное, оживает и получает силу все чистое и благое; вместе с молитвою
ум светлеет, чувство умягчается, воля свободнеет, совесть яснеет, душа
успокаивается, самое тело приходит в порядок и становится не так земным и
тяжелым. Молитва есть как бы некое соприкосновение с Божеством, низводящее в
нас силу сверхъестественную и изменяющее все существо наше на лучшее.
Но, увы, прирожденные порча и нечистота
падшей природы нашей так велики, что проникают самую молитву нашу до того, что
нередко отъемлют у нее всю силу, делают ее мертвой и безплодной. И если бы
только безплодной! Бывают и такие молитвы, кои обращаются в грех молящемуся.
Посему-то Святая Церковь, между прочими предметами прошений, научает нас
молиться о самой молитве нашей, да будет она тем, чем быть должна: «да
исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою» (Пс. 140:2).
Отчего «да исправится»? От тяжести и обременения: от грубости и нечистоты, вялости и безжизненности.
Принудив себя, самые чувственные люди
могут простоять несколько времени на молитве. Но и для людей нечувственных
стояние на молитве, особенно продолжительное, всегда составляет некий труд,
после коего необходим отдых даже телесный; так, что без сего они не способны
скоро заняться чем-либо другим. Не знак ли это, что дух молитвы так удалился от
нас, что она соделалась нам как бы чуждой и несродной? Ибо сама по себе молитва
должна бы составлять для нас не тяжесть и работу, а отраду, покой и
наслаждение. Посмотрите на мир Ангельский: там нет ни наших нужд и искушений,
ни наших скорбей и печалей, а однако ж Херувимы и Серафимы, окружающие престол
Божий, выну взывают: «свят, свят, свят Господь Бог Саваоф» (Ис. 6:3); взывают и
никогда не находят в том утомления. Почему? Потому что молитва составляет
необходимую потребность бытия их. Утомиться молиться для небожителей значило бы
то же, что нам утомиться дышать.
Искать ли нам с тобою, возлюбленный
слушатель, вдруг для себя этой неусыпающей молитвы серафимской? Да приимут сей
высокий дар те, кои могут вместить его! Для нас, на первый раз, не малым даром
будет уже и то, если молитва наша престанет быть как камень на выи, гнетущий
нас к земле; если мы, хотя среди повременной молитвы нашей, не будем подобны
птице, лишенной крыл, которая хочет подняться на высоту и тотчас падает долу.
Итак, «да исправится, Господи, молитва наша пред Тобою»! Да будет хладное и бесчувственное сердце мое, по крайней мере, подобно кадилу, на которое зрю я во время богослужения! Как в кадиле, по наполнении его огнем, фимиам неудержимо стремится вверх, к сводам храма, так да парят мысли и чувства мои к престолу благодати Твоей, когда Святая Церковь возжигает их огнем своих молитв и песнопений! Как кадильница становится легче, когда улетает из нее фимиам, так да соделываюсь после молитвы и я легчайшим в духе и сердце, бодрейшим на совершение дел благих!
Второй недостаток молитв наших есть их
грубость и нечистота. Сами по себе мы даже «о чесом бо помолимся, якоже
подобает, не вемы» (Рим. 8:26). Но и наученные, как подобает молиться, Самим
Господом, мы не молимся, якоже научены. Нам внушено молиться — да приидет
царствие Его и да будет воля Его же, яко на небеси, тако и на земли, (Мф. 6:10)
а мы хотели бы, посредством самой молитвы нашей, распространить на все наше
собственное владычество и все подчинить своему слепому произволу. Нам позволено
испрашивать только хлеба насущного, то есть такого количества благ земных,
какое необходимо для нашего краткого пребывания на земле, а мы желали бы
захватить в свои руки все блага мира, радовались бы и веселились, если бы ни у
кого не осталось хлеба, только в наших житницах. Нам воспрещено и являться пред
лице Божие, не примирившись с братом своим, не оставив долгов клевретам нашим,
то есть всем, кои в чем-либо виновны пред нами, а мы, злопамятные, бываем
готовы, иногда среди самой молитвы, просить отмщения так называемым врагам
нашим. И каким врагам? Кои нередко страдают гораздо более от нас, нежели мы от
них. Все это и многое еще худшее, производит то, что молитва наша вместо
благоухания веры и любви, распространяет вокруг нас смертоносную воню гордости,
злобы и любостяжания.
Как после сего, приступая к молитве, не
вознести мне прежде всего со смирением гласа о том, «да исправится молитва
моя... пред Тобою», Господи! Да удалятся от нее все земные и нечистые помыслы!
Да познаю истинные нужды мои, паче же всего, да не забудется мною в сие время
моя бедность греховная и необходимость исправить мою жизнь, и да соделается
духовное обновление мое первым и последним предметом моих желаний и прошений
пред Тобою! Если же бы я, неразумный, забыв все сие, явился когда-либо,
Господи, во храме Твоем с желаниями чувственными, с прошениями, коих исполнение
для меня пагубно, то да будет сердце мое во время сей нечистой молитвы, яко
кадило угасшее! Когда уже нет в нем фимиама веры и любви, то да не изыдет из
него, по крайней мере, тлетворная воня злобы и лукавства! Да прильпнет тогда
язык мой к гортани моей, и буду яко не могий проглаголати!
Наконец, молитвы наши, и в самом очищенном виде их, большей частью слабы, безжизненны и потому бездейственны. Молимся иногда и о благах духовных, например о пришествии Царствия Божия, но так слабо, как бы сии блага или не существовали на самом деле, или не стоили большой цены. Просим иногда себе освобождения от грехов и страстей, но так холодно, как бы наша порочная жизнь была зло нисколько не важное, от коего не худо и свободиться, но с коим можно, однако же, без большого вреда прожить до смерти. Предаем, повидимому, судьбу свою и присных своих в волю Божию, но почти так же, как именуем и пишем себя покорнейшими слугами всех и каждого, то есть на одних словах, не думая, что мы обязывались сим к чему-либо. Такая слабая и безжизненная молитва вместо того, чтобы оживлять и укреплять нас на пути жизни, нередко еще более обессиливает нашу совесть, погружая нас в беспечность духовную. После такой молитвы мы бываем так же слабы на добро, так же немощны на сражение с соблазнами и страстями, так же безутешны среди скорбей и искушений и нередко почти далее от нашего спасения.
Как и чем помочь этому бессилию и безжизненности в молитве? Так же, как помогают кадилу угасающему — раздуванием прежнего или подложением нового огня. Где взять дуновения и огня для сего? Некую часть того и другого можно находить, при помощи Божией, в себе самих. От усиленного, часто повторяемого размышления о злополучном состоянии грешника, каковы мы, может произойти некое веяние мыслей, не неспособное к возбуждению угасающей молитвы. От движения чувств душевных, — при мысли о Боге, вечности, Спасителе нашем и страданиях Его, -может родиться в сердце теплота, разрешающаяся в молитву. Но да не обольщает себя никто, всего этого мало для того, чтобы молитва наша сделалась яко кадило благоуханное. Для сего необходимо веяние свыше — самой благодати Божией; потребен невещественный огонь Духа Святаго, Который, по выражению святого Павла, проходит «до разделения нашей души и духа, членов же и мозгов» (Евр. 4:12), потребляя в них все нечистое и греховное. Кому сей Дух «по достоянию дхнет», того, по выражению Святой Церкви, «вземлет от земли»2; тогда молится уже не столько сам человек, сколько Дух Божий, ходатайствующий в нем и за него «воздыхании неизглаголанными» (Рим. 8:26). А человек? Он среди сей молитвы Духа, по свидетельству людей, испытавших сие состояние, бывает как металл, проникнутый огнем. Тогда никакая нечистота не может прильпнуть душе, или исчезает тотчас сама собою: тогда весь мир забыт; нет другого чувства, кроме всенаполняющего и всезаменяющего присутствия Божия; нет других желаний, кроме как у Петра на Фаворе: жажды оставаться навсегда в сем блаженном состоянии. Плоть, одуховившись, или молчит, яко не сущая, или парит вслед духа и готова бывает вся излиться в слезах, излететь в воздыханиях. Тогда уже не ум и воля, а все существо человека, яко кадило, пред лицем Божиим. Сего-то состояния искал и вожделевал святой Давид, когда вопиял в молитве своей ко Господу: «разжжй... утробы моя»! (Пс. 72:21). И когда сей пренебесный огонь нисходил на него, то сердце его отрыгало«слово благо», и язык его становился тростью «книжника скорописца» (Пс.44:2).
Вопросит кто-либо: чем и как привлекать в сердце таковую благодать Духа? Паче всего, возлюбленный совопросник, смирением и чувством своего ничтожества, постоянным молитвенным вожделением благодати Божией, чистотой мыслей и намерений! Сердца смиренна и духа сокрушенна никогда не уничижит Господь (Пс. 50:19)! Души, вожделевающей молитвы и благодати, никогда не оставит без помощи Дух Святый! Аминь.
Cвт. Иннокентий Херсонский