«Страхом Господним всякий уклоняется от зла»
Преп.Василий Поляномерульский. Надсловие на книгу блаженного отца Нила, сочиненное учеником его иноком Иннокентием
Святые отцы, что едиными заповедями Христовыми учат обуздывать страсти и очищать сердце от злых помыслов, две эти рекомендуют как крепчайшее оружие иметь делателям, а именно — страх Божий и память о Боге, здесь сущем, следуя говорящему: «Страхом Господним всякий уклоняется от зла» (ср.: Притч. 16:6) и «Видел я Господа пред собою всегда, да не поколеблюсь» (ср.: Пс. 15:8). И прибавляют, что до этого надо иметь память о смерти и геенне. А третье — чтение святых Писаний.
Все ведь это хорошо для хороших и благоговейных мужей; бесчувственным же и окаменелым, хоть и сама та геенна или Сам Бог чувствам их откроется, никакого не наведут на них страха. К тому же и самый ум у новоначальных монахов скоро притупляется для памяти о таковых и она бежит от них, как пчела от воскурения дыма.
Хотя память о таковых хороша и полезна в час рати, но прежде этого добра явили духовнейшие и искуснейшие отцы и еще большее и несравненное добро, могущее даже очень немощным помочь. Если первого подобие и образ — мелющие в жерновах своими собственными руками и силой, то второго — мелющие в мельнице с помощью воды и искусства: ибо как вода сама собой движет колесо и камень, так и пресладкое имя Иисусово с памятью о Боге, тут сущем, во всей полноте живущем в Иисусе, подвигает ум на молитву, на что указывая, великий в богословии Исихий говорит: «Душа, благодетельствуемая и услаждаемая Иисусом, с радостью некоею и любовию и со исповеданием Благодателю хвалу воссылает, благодаря и призывая Его с веселием»; и еще: «Как невозможно в этой жизни жить без еды и не пия, так же невозможно для души без хранения ума и чистоты сердечной, что и является и называется трезвением, достичь чего-либо ду достигнути души, или свободитися по уму сотвореннаго1 греха, аще и нудит кто себе страха ради мук еже не согрешати»; и: «Аще помыслом вшедшим в сердце, нам не хотящым, и укрепляющимся и стоящим, прогонити весть Исусова молитва из глубины сердца».
В таком чину и в обучении таинству будучи опытным, великий старец, преподобный отец наш Нил, пустынник Сорский, составил настоящую эту книжицу, показывая в ней начало умного делания, победу и поражение невидимых ратников и наши. Ибо первым способом — без умного внимания, — хоть бы и достигался успех, но очень медленно и довольно болезненно. Этим же вторым скоро и легко приближается делатель к Богу, — сказал Григорий Синаит2. Ибо там — одно внешнее моление, поучение и исполнение заповедей, здесь же оба: внешнее и внутреннее хранение.
Ведь когда новоначальный инок по отречении от мира и от совершения великих и смертных грехов положит перед Богом обет воздерживаться не только от малых повседневных и простительных грехов, о которых Сам Господь заповедал молиться непрестанно (см.: Лк. 18:1), но и от действия самих тех страстей и злых помыслов, и, войдя внутрь в сердце умом своим, начнет призывать на всякую рать и на всякий злой помысел Господа Иисуса; или, если по немощи своей согласится с прилогом вражьим и, сделав что‑то противное заповедям Христовым, припадет к Нему с сердечною молитвою, каясь, осуждая себя, и в этом до самой кончины своей пребудет, падая и вставая, бывая побежден и побеждая, и прося защиты день и ночь от соперника своего (см.: Лк. 18:2–8), не будет ли у него надежды на благое — получить спасение?
Бывают ведь у подвизающихся, как опыт учит, падения (что не к смерти) в мыслях и чувствах, как то причиняемые словом, яростью и похотью, — тремя частями души, или чувствами телесными, т. е. зрением, слухом, речью, осязанием и обонянием. И нет возможности даже самым великим мужам до конца избежать порока в этих повседневных грехах, что не к смерти, начало которых: слова, мысль, неведение, забвение, неволя, воля, случай, — каковые и прощаемы бывают вседневной благодатью Христовой, — сказал святой Кассиан.
Если же кто-то, малодушествовав из-за них, скажет, что святой Кассиан имеет в виду одних святых, очищающихся благодатью Христовою от таковых повседневных грехов, а не также новоначальных и страстных, ладно, пусть будет и такому мнению место, но лучше — приняв рассуждение и решение таковых вещей из святых Писаний, как всякий новоначальный и страстный осуждается за эти повсечасные грехи и страсти, становясь повинен вечной муке, и как может и он благодатью Христовой вновь получить то же прощение, что и все святые, ежечасным покаянием и исповеданием перед Богом.
«Есть ведь, — сказал Авва Дорофей, — действующий по страсти и есть сопротивляющийся страсти». И действующий по страсти, когда услышит одно враждебное слово, смущается или говорит пять слов или десять в ответ на одно слово, и враждует, и огорчается. И когда прекратится ссора, продолжает мыслить злое на сказавшего ему то слово, и помнит зло на него, и печалится, что не сказал ему больше, чем сказал, и готовит в себе слова еще злейшие, чтобы сказать ему, и постоянно говорит: «Почему я не сказал ему так?» — и постоянно гневается. Это одно устроение, т. е. иметь зло в обыкновении. Бог да избавит нас от такого устроения! Ибо такое устроение непременно подлежит муке.
А другой, услышав злое слово, и смущается, и говорит и он пять или десять слов на одно, и огорчается, что не сказал и три других, худших, и печалится, и помнит зло, но проводит немного дней, и переменяется. Другой, проведя семь дней в этом, переменяется. Другой, — один день, и переменяется. Другой досадует, враждует, огорчается и вдруг переменяется. Вот сколько различия в устроениях, однако под адом все они, пока действуют по страсти. Из всего этого, стало быть, всех яве познаваемо есть, почто страстный не может очиститися3 вседневною благодатию Христовою от грехов мнимых малых и не к смерти сущих.
Теперь приступим к решению: каким образом бывают простительными таковые грехи новоначальным и страстным? Сказал ведь тот же святой Дорофей: «Бывает, услышит кто-нибудь злое слово и скорбит в себе не оттого, что досаждение воспринял, но что не претерпел. Таковой по устроению — из подвизающихся и сопротивляющихся страсти. Другой подвизается и трудится, напоследок же оказывается побежденным от приступа страсти. Иной и не хочет отвечать зло, по привычке же увлекается. Другой и старается не говорить совершенно ничего злого, и скорбит, что досаждение воспринял, однако осуждает себя, что скорбит, и кается в этом. Другой не скорбит, что досаждение получил, но и не радуется. Вот эти все суть сопротивляющиеся страсти, ибо волею остановили страсть и не хотят дать ей действовать, но и скорбят, и стараются. Сказали же отцы, что всякая вещь, которой не хочет душа, маловременна.
Расскажу-ка я вам и притчу. Кому подобен действующий по страсти и приемлющий ее? Подобен он человеку, раненному стрелами врага своего, и берущему стрелы руками своими, и вонзающему их в сердце свое. А сопротивляющийся страсти подобен обстреливаемому врагом его, но облеченному в броню и не получает ранений». Таковой, хоть и страстен, однако может благодатью Христовой получить прощение за таковые повседневные грехи, не по произволению, но невольно совершаемые, о которых Господь заповедал святому Петру до «семижды семидесяти раз» (Мф. 18:22) прощать каждый день. Подтверждает это и святой Анастасий Синаит, говоря: «Думаем и полагаем о приемлющих святые тайны тела и крови Господней, что если малые некие и удобь простителныя грехи4 имут, яко то: языком, слухом или оком крадоми, или тщеславием, или печалию, или яростию, или чим от таковых, похуляюще себе и исповедающеся Богу, и тако святыя тайны5 приемлют, веруем, яко во очищение грехов таковых приятие святых таин бывает имъ».
Подобное же сказал и святой Пимен: «Предпочитаю человека согрешившего и кающегося не согрешающему и не кающемуся»,6 — и прочее.
А поскольку было в начале сказано о благоискусном обуздании страстей умною молитвою и заповедями, то надо уже откровеннейшим образом показать и сам ход сражения в уме со страстями.
Итак, прилог вражий находит какою-либо страстью или помыслом злым; но призывает делатель Христа на это, и погибает дьявол с прилогом его. От немощи ли, мыслью ли, словом ли, или яростью, или пожеланием плотским пал человек, — молит он Христа, исповедуясь Ему и каясь. Объят бывая унынием и печалью, стеснившими ум его и сердце, берется за память о смерти, о геенне и о Боге, здесь сущем, и в этом немного потрудившись, призывает Христа. Затем, обретая мир после рати, вновь молит Христа милостивым быть к нему с его грехами вольными и невольными. И, просто сказать, в час и брани и мира душевного прибегает он ко Христу, и бывает ему Христос всем во всем — и благом, и дурном с ним случающемся. И не привлекает такового мнение, будто исправляет он что-то, молясь или угождая Богу, ибо все его моление, от страха и мук, от грехов и покаяния, имеет начало и конец. Потому что одно разумение внешнего моления, а другое этого внутреннего. Тот ведь, исполняя число песнопений, уповает на Бога, оставляя же его, осуждает себя. А этот, ударяем бывая своею совестию за ежечасные грехи, о которых было сказано, и терпя нашествие прилогов вражиих, постоянно вопиет ко Христу, нося в уме такое изречение: «Если и по всей лестнице совершенства пройдешь, о оставлении грехов молись».7 И еще: «Хочу... пять слов умом моим сказать, ...нежели тьму языком» (ср.: 1 Кор. 14:19). И так, без всякого сомнения, исполняет сказанное святым Дорофеем.
Святой воспринял это от пророка, ибо тот сказал: «Вот, поскорбел он и отошел печальным, и исцелю пути его» (ср.: Ис. 57:17—18). Как и Златоуст сказал: «Если только посетуешь о грехах, и то будет тебе превеликим врачеванием». Здесь же не одна только скорбь, но и молитва, и сокрушение, и покаяние, и намерение благое хранить заповеди, воздыхание и исповедание, как и сама молитва на сон грядущим поучает, говоря: «Если именем Твоим клялся или похулил его в помышлении моем, или кого-нибудь укорил, или оклеветал кого-то во гневе моем, или опечалил, или чем-то прогневал», — и прочие воспоминания простительных грехов и невольных, случающихся у обучающихся умному деланию, к которому многие не хотят и очей своих возвести, взирая на таковые повсечасные грехопадения и воображая, что всякому обучающемуся сему священному деланию подобает быть чистым от таковых, что в реальности не так, как было показано. Иное дело те, кто волею действует по страсти. Так что одни и те же страсти и грехи бывают одному ароматом для жизни, а другому же запахом к смерти (ср.: 2 Кор. 2:16). Ибо первый приходит от них в смирение и познание своей немощи и приносит покаяние, второй же — в ожесточение и погибель вечную от дерзновения своего.
Если же кто-то скажет, что возможно и помимо умного делания очиститься от таковых грехов через благодать Христову покаянием, тому повторением уже написанного здесь отвечается так: поставь, о таковой, с одной стороны заповеди Христовы, а с другой — вседневную молитву об оставлении нам грехов наших, и дай мне истинное обещание не преступать ни единой заповеди, а именно: не похотствовать, не гневаться, не осуждать, не клеветать, не лгать, праздного не говорить, любить врагов, добро творить ненавидящим, молиться за творящих нам напасти, затем уклоняться от сластолюбия, сребролюбия, блудных помыслов, печали, тщеславия и гордости и просто от всех грехов и помыслов злых, — и с таковым душевным расположением преступи к обучению умному деланию и внимай прилежно, сколько раз всякий день вопреки твоему намерению преступишь заповеди и сколькими грехами, страстями же и злыми помыслами будешь ранен. Подражай же и той вдовице, приступающей к судье день и ночь (см.: Лк. 18:3–5), и начни вопить ко Христу всякий час о всякой заповеди, которую ты преступишь, и о всякой страсти и помысле злом, какими будешь побежден. Прими же к этому и советника доброго — святое Писание. И, проведя достаточное время в таковом, приди и расскажи мне, что увидишь в душе твоей: неужели и сам не признаешь невозможной вещью — вместиться такому вниманию во внешнее моление, помимо единого вмещающего его умного делания? Оно ведь обучает своего рачителя таковым таинствам и извещает душу его, что не нарушает он своего правила, оставляя многое псалмопение, каноны и тропари и все свое тщание обращая на умную молитву, но значительно умножает его.
Ведь как у Закона вся сила и стремление состояли в том, чтобы всех приводить ко Христу, хотя и кажется, что он Им умаляется, так и многое пение отсылает делателя к умной молитве, а не на всю монашескую жизнь простирается. И самый ведь опыт в этом учит, когда, таким образом молясь, познаем мы наличие некоей преграды между нами и Богом, словно стену медную, по пророку (см.: Иер. 1:18, 15:20), не допускающую уму нашему взглянуть ясно в молитве на Бога, ни также внимать сердцу, в котором все силы душевные вместились и источник помыслов и благих, и злых. А поскольку эта святая книжица великой осторожности хотящих безмолвствовать научает и причины прелести находящей обнажает, потому, отсылая туда читателя, лишь это скажем.
Святые отцы на три только чина разделяют все монашеское жительство. Первое — общее житие. Второе царским путем, или средним называют, то есть, вдвоем или втроем живя, иметь общее стяжание необходимого, общую пищу и одежду, общие труд и рукоделие и всякую промышление житию имети, над вся же сия, отсекающе свою волю, повиноватися8 друг другу в страсе Божий и любви. Третие же — уединенное отшельство, еже есть совершенных и святых мужей дело.
А ныне некоторые, не внимая смыслу святого Писания, изобрели себе — ни по воле, ни по преданию святых отцов — четвертый чин, или житие. Ибо строя кельи всякий где только хочет, вдалеке или поблизости, живут уединенно, всякий свою волю предпочитая и стяжание с попечением добывая, и прочее. И по таковому их чину и жительству уподобляются они отшельникам; по определению же святых отцов и грозному запрещению всем недугующим душевными страстями и дерзающим отшельнически единоборствовать с бесами, подобны они самочинникам и самопретыкателям. Сами ведь себе изобретя такое житие, сами в нем и претыкаются, не будучи способны мирно и постоянно в нем пожить как не в своей для них мере и степени.
Просматривающий же трудолюбиво книгу святого Григория Синаита, найдет там не что иное, как название самочинием и единоборством такого уединенного и необщительного жительства. И автор жития этого святого специально показывает, что никому из учеников его не допустил он жить в келье одному, поблизости ли, или вдалеке от других, но, в трех лаврах и двух башнях множество иноков старых и юных собрав, дал он им чин отсечения воли и послушания. И всех их поучал он умному деланию, говоря: «Научить иных не всегда легко, но можно научить даже грубых и некнижных, только настоящих послушников, поскольку послушание всем добродетелям причастно благодаря смирению. Непокорным же обучение не дается, да не прельстятся, — грубы ли они, или разумны. Ибо самочинник не может избежать самомнения»,9 — и прочее.
И сам же этот блаженный старец Нил многие и страшные слова изрек в адрес уединенно жить хотящих, пребывающих страстными, и, весьма похвалив царский путь, говорит, что этот чин и устав существует в Святой горе Афонской, где доныне самое и древнее и новое построение келий, как живой образ, всем указывает царский путь. Будь то келии с церковью, или хижины вдали от церкви, все они на двоих или на троих, а не на одного вместимость имеют.
Если бы это царский путь был — особо каждому жить поблизости или вдалеке от других, какая нужда или потребность была бы двух или трех вспоминать? Ведь по этому мнению, либо два, или три, или множество будет, все это одно и то же, ибо всякий свою волю и разум при себе имеет. И этого жития пример и изображение — тот юный брат, что, поселившись один в келье, отвечал вопрошающим: «Вот, я уже отшельничаю». И, выведя его из кельи, отцы повелели ему, всех обходя, просить: «Простите меня, отцы, потому что я не отшельник». После этого сказали старцы: «Если видишь юного восходящим на небо, схватив за ноги, сдерни его на землю».
Но что означают слова говорящих: «Чтобы ни прогневать, ни прогневаться на брата, уклонюсь от празднословия и осуждения, живя наедине»? — А знаешь ли, друг, что то, что ты сказал и подобное этому, скорее, смиряет и посрамляет человека, а не возвышает? Как сказали отцы, в юности полезно падать, тщеславие же, самомнение, лукавство и подобное им надмевают и делают напыщенными. Потому лучше, живя с братом, познавать свою немощь и меру и об этом, себя укоряя, молиться, каясь перед Господом, и очищать себя вседневною благодатью Христовою, как уже об этом сказано, нежели тщеславие и самомнение с лукавством внутри себя нося, прикрывать и питать уединенным житием то, отчего ни следа уединенного безмолвия увидеть невозможно, как учит Лествичник со всеми великими отцами.
Да и само это уединенное житие немалый вред обычно причиняет страстному. «Безмолвие ведь, — сказал Варсонофий Великий, — дает приносит высокоумия».
Самое ведь общительное житие одними только заповедями Христовыми подает иноку усердие во всяком деле, чему и сопротивляется сатана, поскольку самолюбие и пристрастие не могут вместиться здесь, чтобы насильствовать и допускать поджигательству вражию переходить от дела в дело и от попечения в попечение у всякого страстного, живущего уединенно.
Чудо воистину преужасное среди таковых нынешних времен увидено было. Оставив ведь свое уединение и приобщившись к братии, не имеющей «твоего» или «моего», называемого отцами «пекло лукавого», где им, прежде по своей воле делавшим для своих приобретений каждый день рукоделие многое и не ограниченное числом, было установлено только то числом делать, что они ежедневно для себя делали; они же с унынием сказали: «Это нам тяжело». Когда же еще на половину снизили им задание, они на это сказали: «Это возможно». Будучи же изобличаемы и вопрошаемы, отвечали они, что, когда сам на себя делаешь, это подает некое усердие и ревность, здесь же вместо тех растут ропот и леность. Так что истинно говорится, что всякий, общежительно вдвоем или втроем живущий, самим сожитием освобождается от самолюбия и пристрастия и одними заповедями Христовыми должен подвигать себя на всякое дело. А без такого поучения и веры он считает себя рабом или наемником, лишаемым платы и невыносимую жизнь ведущим.
Как в одиночестве живущему немощному и страстному поджигателями и побудителями на всякое дело внешнее бывают самолюбие и пристрастие, так живущему в общежитии одни заповеди, или Христос, возбуждают усердие к деланию, случающемуся в житии их. Потому нужно и должно нам, страстным, царского пути держась, вдвоем или втроем безмолвствовать, да и прельщения избежим, самолюбию и пристрастию не поработимся и порока самочинства избудем; вместо же всех таковых обретем удобную стезю и отверстую дверь к выполнению заповедей Христовых и обучению умному священнодейству.
В уединение и пустыню, как сказал святой Кассиан, никто да не пожелает, но пусть идет только «совершенный и от всякой страсти очищенный, кто до конца, в собрании вместе с прочими живя, все свои неправды выварил и оттряс. Вот этот туда идти может, и то не от малодушия и от усердия убегая, но чтобы стяжать божественное зрение, желая совершенного и светлого видения Господа Бога. Ибо это бывает достижимо в уединении только для совершенных. Всякие же страсти неуврачеванные если инок с собою занесет в пустыню, только покрытыми в нем пребудут, а не истребленными. Ибо пустыня только исправленный нрав имеющим может открыть вход к радостному созерцанию и исполнить их видением светлых духовных таинств. У всех же тех, кто в своих нравах неисправлен, она не только сохраняет злобу, но и в худшую обращает или преумножает. И дотоле инок будет казаться имеющим терпение, пока к нему в сообщество никто не приходит, а когда он получает для нее причину, тут же к прежнему своему обычаю возвращается. Ибо тогда пробиваются потаенные страсти и, словно кони необузданные и от долгого стояния утучневшие, быстрейшим образом всадника своего к беде они своего понесут.
Потому что, если учение и наставление братское нами отвергается, то прорастают в нас дикие злобы, буде они не выполоты. И та тень терпения, какую, с братией вместе живя, мы хранили — ради ли почести от них, или боясь срама и соблазна, — когда становимся беспечными, от нерадения погибает у нас. Как всякий ведь змей ядовитый или лютый зверь, когда в пещере или в гнезде таится и скрывается, не остается ли лют и вредоносен? Однако в то время не вредит и не знает меры своей, незлобив ли он или зол, потому что не имеет перед собой никого, чтобы укусить. И это не от доброго характера змиева, но место пустынное и безлюдное не позволяют ему соделать зло. Когда же обретает время для вреда, тогда сокровенный яд и горькую злобность он из себя изливает. Так что ищущим совершенства недостаточно на людей только не гневаться. Вспомним то, как, живя в пустыне, и на перо, которое для дела толсто или тонко было, также и на топор тупой и не быстро рубящий ветви, а также на кремень, когда торопились на соборное пение, а он не сразу искры огненные испускал, так горько мы гневались, что из-за этого, смутившись мыслью, не только немое творение, но и самого демона проклинали. Так что для достижения совершенства недостаточно просто не жить с людьми, на которых гневаемся, потому что, если прежде не обретем в себе терпения, и на бездушные и немые вещи по малой причине разгневаемся».10
Говорит ведь святой Лествичник: «Кто, душевною страстью недугуя, безмолвие начинает, подобен в пучину с корабля соскочившему и на доске земли безбедно достичь надеющемуся. А кто с похотью борется, к тем в свое время безмолвие приходит, если они имеют наставляющего. Уединение ведь ангельской крепости требует».11 И еще: «Ибо безмолвие неискусных удавляет».12
«В трех главных устроениях все иноческое житие содержится: в страдальческом отшельничестве и уединении; или с одним, или, много, с двумя безмолвствовании; или в общем житии терпеливом сидении. «Не уклоняйся, — сказал Екклезиаст, — ни направо, ни налево» (Притч. 4:27), но путем царским иди. Ибо средний из перечисленных путей для многих был подходящим. Одному же горе, если он впадет в уныние или сон, или разленение, или отчаяние, нет воздвигающего его среди людей (ср.: Еккл. 4:10). А «где два или три собраны во имя Мое, там Я посреди них», — сказал Господь (Мф. 18:20)».13 «Не так спасается инок, как когда инок помогает иноку»,14 — т. е. не так спасается от преткновения уединенный, как имеющий другого инока с собою.
Слышал я, навестив, мужа безмолвствующего, как ястреба в клетке от горести и ярости в себе бранившегося и на лицо, словно тут бывшее, опечалившее, наскакивавшего, и я им благочестно советовал не сидеть особняком, да не станут из людей бесами.
Эти писания святых отцов вспомнились здесь немного ради того только, чтобы показать не вызывающим сомнений образом царский не грозящий падением путь, о котором пишут древние и последних времен отцы, хваля житие вдвоем или втроем. Ибо показалось некоторым, что жить, не общаясь, поблизости или вдали друг от друга в своих кельях особо, выходить временами на совет — это и есть путь средний и царский. Но не так это, не так! Ибо всякое сидение без общения, поблизости ли, или далеко друг от друга будут кельи, не есть мера этого среднего пути, но отшельническое это житие и единоборство с бесами, как то было при обители святого Герасима на Иордане. И в таком житии в древности и ныне многое множество страстных и немощных повредилось. Того ради повелевают святые жить вдвоем или втроем общежительно, чтобы, друг другу в страхе Божием повинуясь, познавали мы свою немощь.
Ведь когда двое сойдутся жить общежительно и положат себе за правило, будь то духовное или телесное делание, только по силе своей и по необходимой потребности, а не излишнее, ни несвоевременное, главное же — по рассуждению писаний святых отцов начинать; затем, когда помыслит один о каком-либо деле или выходе наружу и скажет брату своему об этом, а тот рассудит, что дело это несвоевременное или ненужное, и не соизволит согласиться на это; брат же тогда, видя доброе рассуждение его и не настаивая на своем помысле и разуме, повинуется его совету, как имеющего свидетельство из Писания, — не это ли будет отсечение своей воли и духовный совет? И наоборот: когда усмотрит второй, что соответственно потребности и вовремя сказал ему это брат, и согласится с его рассуждением и желанием, не будет ли это означать, что второй отрекся от своей воли и повиновался совету брата?
И так во всяком деле и начинании: когда тот, когда другой отсечением своей воли подавая добрую весть начинанию брата, или сам принимая это от брата, научаются они доброму и не грозящему падением житию, имея готовность и твердую веру в то, что это великое приобретение для своей души, отсечь свою волю перед братом во всяких делах, в которых не видится беда душевная и преступление заповедей Христовых. Если же иногда от непонятливости своей соскользнет кто в прекословное оправдание, то, веруя, что это падение его души, обращается к Богу и к брату с покаянием, получает прощение вседневной благодатью Христовой. Ибо как человек пал он и встал, нисколько не сомневаясь.
И это — путь царский, не грозящий падением, а не тот, чтобы жить особняком.
ПРИСТЕЖЕНИЕ
Еще же этот блаженный старец наш Нил, определяя среднюю меру пищи и питья, заимствует из Слова Григория Синаита, — что всякому, желающему обрести Бога, подобает вкушать все сладостное с воздержанием. Это «сладостное» у многих вызывает недоумение: семена ли это, или овощи, или масло и рыба?
Однако кажется, что это слово не о семенах и травах или об овощах и меде, ибо это постная и нежирная пища, от которой никто никогда не воздерживался; но, несомненно, подразумеваются рыба, масло и вино. Это недоумение может разрешиться словами епископа Ираклида, говорящего так: «С разумом вкушающий брашен и с разумом избегающий их никак не погрешит. Ибо праведный, — сказал он, — закону не подлежит».15 Лучше ведь с умом пить вино, нежели с дерзостью воду. Взгляни на мужей, с благочестивым разумом пьющих вино, святыми бывших, и на безрассудно с гордостью пьющих воду, людей скверных и растленных. И впредь не брани и не хвали материю пищи и пития, но восхвали или укори разум хорошо или плохо принимающих их. Поносили некогда иудеи Господа из-за апостолов, говоря: «Почему ученики Твои не постятся, как Иоанновы?» (ср.: Мф. 9:14; Мк. 2:18; Лк. 5:33), — и еще на учеников нападали и, укоряя, говорили: «Учитель ваш с мытарями и грешниками ест и пьет» (Мф. 9:11; Мк. 2:16) (не к хлебу и вину придирались ведь уже, если не к чему-то вареному и вину, те, кто укоряет за питие вина и восхваляет питье воды). Отвечал же Спас: «Пришел Иоанн путем правды, не ест, ни пьет (имеется в виду — мяса и вина, ибо без иного жить не мог бы), и говорят: в нем бес. Пришел и Сын Человеческий, ест и пьет, и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарей и грешников» (ср.: Мф. 11:18—19; Лк. 7:34—35). И что же нам делать? Да не последуем ни укоряющим, ни восхваляющим. С Иоанном ли разумно будем поститься, хоть и скажут: «В вас бес», или с Иисусовым разумом будем пить вино, хоть и скажут: «Эти люди обжоры и винопийцы»?
Но когда всякий из сластолюбивых или как-либо согрешающих говорит: «С верою вкушу пищу», — или иное что-то делая по безрассудному желанию или с растленною совестью, не верою он утверждается. Спас ведь заповедал от плодов тех распознавать. Плод же божественным словом живущих, духом и разумом — «любовь, радость, мир, долготерпение» (Гал. 5:22), кротость и воздержание. Вообще же для здравствующей плоти следует избегать утучняющего, немощной же или больной, или печалям и напастям подвергающейся надо подавать пищу и питие как напиток целебный для врачевания печалей, да отступит от того, что вредит душе: гнева, зависти, тщеславия, клеветы и самомнения.
Отсюда ясно, что, по Иоаннову равноангельскому житию, травы, овощи, сухой хлеб и вода есть пища сухая. По Христову же богомужному житию, семена, масло, рыба и вино есть пища сладостная. Их ведь Христос не заслуживающим упрека образом прежде страдания, как и по восстании Своем, вкушал. Об этих сладостных снедях ясно говорится и в житиях преподобных отцов Симеона Юродивого и Иоанна, брата его. Ведь они принесенную ангелом пищу — светлый хлеб, рыбу и вино — ели и пили с неким христолюбцем, посетившим их в пустыне. Оттого и святой Григорий Синаит сладостной назвал такую снедь, какую вовремя и с разумом вкушают во славу Божию. Другие же, погрешая против правого разума, с распущенностью и сластолюбием ее принимают. Иные же, тоже неверием и малодушием недугуя, воздерживаются от них, воображая, что таковые пища и питие служат помехой для достижения совершенства.
Хотя между жизнью Иоанна Предтечи и Христа нет противоречия, однако рассудительные отцы не столько из-за телесной немощи нашей, сколько из-за душевной, учат больше подражать Христову богомужнему житию, нежели Иоаннову равноангельскому. Как страсти, по Лествичнику, одни смиряют нас, а другие возвышают, так и добродетели могут немощных и смирять, и надмевать. Ибо один недугует страстью самомнения и лукавства, а другой — блуда и сластолюбия. И для первого безмерный пост — масло, на огонь возливаемое, для второго же разрешение — согревание змеи за пазухой. Врачевание этому —умеренное и рассудительное употребление съестного, как сказал Василий Великий: «Ничем не отличается от постящегося принимающий пищу в меру. Не только пост, но и всегдашнее неядение исполнил таковой благорассудительным попечением о теле». «И да не укоришь за это, всяких укоров исполненный ревнитель, — сказал святой Кассиан, — потому что, хотя безмерный пост и распущенность оба суть от дьявола, однако безмерное и безрассудное воздержание больший вред приносит, нежели до сытости ядение». Не в яму ведь нас святые отцы сталкивая, но дальше от ямы удаляя, повелевают нам средним путем идти, а на высокий несвоевременно не устремляться.
И сами ведь они, пройдя жизнь вышеестественную, разные, иным совершенно недоступные разумения стяжали, каковыми и были подвигаемы на высокие пост и труды. Что как пример приведем? Ведь некоторые из них удручали свою плоть злостраданием ради одной любви Христовой, подражая Его добровольному ради нас страданию, каковым был старец Пахомия Великого, который никогда не вкушал ни вареного, ни масла, ни вина, говоря: «Христос меня ради распялся и вкусил желчи, так я ли приму масло и вино в уста мои?»16 Иные же за грехи свои пост и безмерные труды понесли, как-то: Мария Египетская, Пафнутий и подобные им. Многие же целомудрия и бесстрастия ради постились. Некоторые же, по обету родившиеся и от чрева матери посвященные Богу, вышеестественные труды и пост понесли, как-то: великий чудотворец Николай, Феодор Сикеот и иные таковые.
У некоторых же и небесный огонь, коснувшись, воспалил их душу на неизреченные труды и пощение, так что они не ощущали их, каковыми были Симеон Дивногорец и все святые мученики. На иных же единое чувство, коснувшееся сердца их напоминанием о геенне или Страшном судище Христовом, так подействовало, что не только болезней и трудов они не чувствовали, но и самих себя забывали, каким, например, был тот старец, что от чувства памяти смертной оцепеневал, падая как мертвый, и иные многие.
Все они с разумом и добрым намерением благодатью Христовой высокие добродетели и пощения совершили, не думая о себе, что какую-то добродетель проходят, но единым разумом каждое свое духовное чувство проверяя, позади себя всякое делание доброе оставили. Ибо ни пост, ни иные труды не сочли они добродетелью, но одно то предпочли, чтобы по естеству представить себя Христу такими, какими мы были созданы.
Некоторые же, подвластные страстям и безрассудные и не только не имеющие в себе ни одного чувства, лучше же сказать, дарования из вышеназванных и не распознавая никогда таковых, поревновали посту и трудам святых не с добрым разумом и намерением, понимая это, будто добродетель проходят. Сидящий же поблизости, как пес при заклании животных, дьявол бросает во чрево их семя радостного самомнения, от коего, зачавшись, воспитывается внутренний фарисей, и он, день ото дня возрастая, предает таковых совершенной гордыне, из-за которой оставляются они Богом во власти сатанинской. Таковые ведь отдали предпочтение материи пищи и пития, отвергли же соображения воздерживающихся или приемлющих их хорошо или дурно.
Хорошо ведь воистину и благорассудно предавая нам путь царский святые назвали его не грозящим падением. Ибо кто когда, живя вместе с братом в безмолвии, был таким, чтобы молил Бога открыть ему, какой добродетели он еще не освоил? Не все ли таковые, взирая на высоту и совершенство заповедей Христовых, видели себя недостаточными, хотя и были святыми и совершенными. «Если, — сказал ведь Богослов, — говорим, что мы не согрешаем, обманываем себя» (ср.: 1 Ин. 1:8). И еще великий Павел сказал: «Похвалюсь... в немощах моих, да вселится в меня сила Христова» (2 Кор. 12:9).
Уединенные же пустынники многие успешно совершили это — кто в простоте, с нелукавым разумом и нравом, а кто с явным самомнением. И потому Господь, одних, возводя к смирению, посылал к мужам добродетельным, жившим в городах, как того, пасшегося с дикими буйволами, послал к игумену, повелев тому приставить его свиней пасти, а другого — предать себя общежительному послушанию, какового не имея сил стерпеть, познав свою немощь, помолился он, чтобы его отпустили обратно в пустыню. Других же, как неисцелимо недугующих, Он отпускал во власть сатанинскую. Так что хорошо сказал Лествичник: «Уединенное безмолвие неискусных удавляет».17 И Варсонофий Великий сказал: «Безмолвие подает повод для высокоумия»18 и прочее.
И никто да не удивится тому, что всякий, кто соблюдая пост, поклоны и бдение, псалмопение, на земле лежание и подобное этому, воображает, что осуществляет добродетели, тем самым согрешает в своем обращении к Богу. Ведь если кто-то из имеющих слезы и плачущих воображает, что добро творит, а сверх того еще и высится над не имеющими слез, всуе трудится, — сказал Лествичник.19
Вопрос: А как же, сказал кто-то, что творящему таковое невозможно не помыслить, что он делает хорошо?
Ответ: Потому-то и сказано выше, что не только правого разума и духовного чувства нет у нас, но мы и со слов не познаем таковое и рвемся на уединение и высокое делание святых отцов. Есть ведь, воистину есть такой строгий и твердый помысел, что не только воззреть ввысь, но и помыслить не позволяет, что добродетелью является всякое достижение наше, как уже об этом немного было сказано. Ведь если бы это было не так, как возможно было бы, чтобы святые почитали себя ниже всей твари? Или: насколько кто приближался к Богу, настолько видел себя грешным. И прочее такого рода. И это трудный алфавит20 — познавать кому-либо свою степень и меру, — с каким разумом и намерением проходить ему добродетели.
Если же скажет кто-то, что таковое мало кем постижимо, — ему отвечают святые отцы: пусть держится царского пути, среднего и не грозящего падением, — вдвоем или втроем общительного безмолвия. Ибо «многократно враг подает усердие на великое пощение и на труды святых, — сказал святой Исаак, — на уединенное безмолвие и молчание, — чтобы отсюда уловить слушающих его совета».21 Подобное же и святой Кассиан об этом говорил: «Умерщвление плоти и воздержание мыслей не должно быть выше естественной силы и дарования, Богом данного, каковое, многим знаменитым святым даровав, Он привлек их к подвигам и великой аскезе через особое вдохновение».22 Если же тех божественных сил не имеешь, не возжелай последовать святым в крайнем и необычном умерщвлении, но только рассматривай его, и удивляйся, и смиряй себя, по изречению святого Лествичника о нищих, ибо они, говорит он, «сокровища царские видя, лучше познают свое убожество; так и душа, читая о великих отеческих добродетелях, непременно делает более смиренным свое мудрование».
Говорит и святой Иустин: «Небесная благодать до всех достигает, но не в равной мере. Хочет Господь всех спасти, но не освятить».23 Однако из-за этого не вообрази, что ты неблагополучен, раз не можешь во плоти твоей, как святые, сурово подвижнически пожить. Можешь ведь твое спасение совершить теплым вожделением и тщанием внутреннего делания со смирением — и этим угодить Богу. Ведь порфироносный пророк не «алкал я», не «бдел я», не «на земле я легах», но «смирихся, — рече, — и спасе мя» Господь.24 И паки святый Кассиан рече: «Всяким убо тщанием дару разсуждения поищемъ25, сие бо имать крепость сохранити. Источнику убо мати бездна есть, разсуждению же — смирение. Не сущу бо свету, вся мрачна суть; и не сущу смирению, вся наша суетна».
Как же мы можем его стяжать? Услышим же Господом сказанное: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15:5). И помолимся Ему усердно, да подаст нам во всех наших делах присутствие смирения, которое от веры и страха Божия, кротости и совершенного нестяжания обычно бывает, каковыми и совершенная любовь достигается благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому и слава во веки, аминь.
ПРИ ЭТИХ «НАДСЛОВИИ» И «ПРИСТЕЖЕНИИ» РАДИ СЛОВ, КОТОРЫЕ НЕМНОГО ВЫШЕ, В «ПРИСТЕЖЕНИИ», МЫ СКАЗАЛИ, УПОМИНАЯ О ВНУТРЕННЕМ ДЕЛАНИИ, РАССУДИЛИ О НЕМ ВКРАТЦЕ ИЗЛОЖИТЬ ЗДЕСЬ. И ныне тому начало. Благослови, отче!
«Потому что наша брань не против плоти и крови, но против начал и властей и мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф. 6:12).
Воины земного царя носят меч, будучи готовы и искусны воевать против врагов. Носят такой же меч и не настоящие воины, следуя единственно только обычаю, а не для готовности к брани, ибо не имеют опыта в противоборстве врагам. Это — совершенный во всем образ и нашей духовной брани, о которой ныне предстоит слово. Ибо всякий, отрекающийся мира и становящийся монахом, принимает вместе с этим и меч духовный как воин Христов и исходит на брань против духов злобных. Ему ведь говорится в час пострига: «Прими, брат, "меч духовный, иже есть глагол Божий”, его же и, нося и во устнах твоих, уме же и в сердце, глаголи непрестанно: "Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!”».
Но, о, время наше! Сколь многие, а может и все, носят этот меч по одному только обычаю, а не для какой-то бранной потребности! Ибо не обучаясь тому, как пред очами врагов вращать его и поражать им, как пламенем, просто и плотски его употребляют, а не действенно. То есть прочитывая за одну «Славу» Псалтири одну вервицу, а за кафизму три, заканчивают число внешнего моления. Большинство же, и совсем отложив этот «глагол Божий», лучше же сказать, пламенное оружие, охраняющее врата сердечные, воинствуют одним псалмопением, канонами и тропарями, каковые суть церковное предание, воображая, что эта святая пятисловная молитва придумана для простых и некнижных монахов в качестве правила. Таковое их неправое мнение исправляя и низлагая, Симеон, архиепископ Солунский, преподает и законополагает всем архиереям, архимандритам, игуменам и священноинокам, иереям, диаконам, монахам и мирским людям, всякие чин и профессию имеющим, вместо всякого правила, как свое дыхание и жизнь, эту святую молитву Иисусову в уме и в устах произносить во всякие час и время, хоть они и не могут познавать ее искусного действия, ибо это дело, сказал он, одних монахов, отрекшихся мира.
А если Василий Великий повелевает некнижному монаху этой молитвой совершать правило по счету и безыскусно, надо думать, что он необученным, а может и мирским, законополагает это, чтобы и они по мере своей славословили Бога, а не были праздными.
Носящий же меч свой, или «глагол», в разуме, при внутреннем внимании, знает время, когда обращать его на врагов и молиться против злых прилогов, страстей и помыслов, или о грехах своих. Бывает ведь время, когда, поскальзываясь при некоторых обстоятельствах и невнимании словом или яростью, оком и похотью, или тщеславием и самомнением и тому подобным, и ударяем бывая из-за них своею совестию, и не терпя ее обличения, обращается человек к Богу, каясь и молясь сердцем и умом, ища помилования. Все ведь правило состоит в одном покаянии и внимании сердечном, — как у той вдовицы, пристававшей к судье день и ночь и просившей защиты от соперника своего (см.: Лк. 18:3–5). Это и есть чин умного делания, подобающего страстным. И пусть никто не презирает слово о том, что припадающим с такими грехами к Богу возможно обучаться умному деланию.
Расположи в пяти степенях действующих по страсти: 1) когда кто-то, впав в гнев и досаду, пребудет всегда злобствующим на оскорбившего; 2) будучи опечален, помнит зло много дней; 3) гневается только одну неделю; 4) только один день помнит зло; 5) враждуя, досадуя, смущаясь и смущая, в тот же час это прекращает. Вот каково различие устроений, однако под адом суть все они, пока действуют по страсти, сказал святой Дорофей. И таким не подобает и невозможно прикасаться к умному деланию. Все они подобны человеку, раненному врагом своим и берущему стрелы собственными руками и вонзающему их в свое сердце. О таких сказал Богослов: «Всякий, рожденный от Бога, не делает греха» (Ин. 3:9); «Кто делает грех, тот от дьявола» (1Ин. 3:8).
Возьми и другие пять степеней: 1) — оскорбившегося и скорбящего не потому, что получил досаду, но что ее не претерпел; 2) — всегда поучающегося терпению, напоследок же побежденному порывом страсти; 3) — не хотящего отвечать злом, но по привычке увлекающегося; 4) старающегося совершенно не говорить злого, скорбящего, что получил досаждение, но и укоряющего себя и кающегося в этом; — не скорбящего, что получил досаждение, но и не радующегося. Эти все суть сопротивляющиеся страсти, ибо своей волей остановили страсть и не хотят по ней действовать, но и скорбят, и стараются. И таковые подобны тому, в кого враг стреляет, но он облечен в броню и не получает ранений, сказал тот же святой Дорофей.26 И им всячески подобает и возможно обучаться умному деланию, ибо они очищаются вседневной благодатью Христовой через умную молитву и ежечасное покаяние. О них ведь Тайновидец сказал: «Если говорим, что греха не имеем, обманываем самих себя. И если грехи наши исповедуем, то Он, будучи верен и праведен, простит нам и очистит нас от всякой неправды» (ср.: 1Ин. 1:8—9).
Известно и то, что эта священная Иисусова молитва для многих и в древности и ныне оказалась камнем преткновения и соблазна. Хотя многие, если не все, молятся ею просто и внешне, и никто против этого не восстает, искусство же ею действовать, каковое состоит в блюдении сердца умом в молитве, очень мало кто знает. И самому Григорию Синаиту сопротивлялись сначала сами разумнейшие отцы Афонской Горы, когда он начал этому их учить. И если эти отцы, удалившиеся из городов, так споткнулись об это делание, то что подобает сказать о привязавшихся к миру монахах? Однако хотящему душу свою спасти должно покоряться Писанию и учению святых отцов, а не плотским людям. Ведь не в каком-то одном углу, но посреди самого Царьграда процвело это священное умное делание, и не у одних монахов, но даже сами патриархи Константинопольские были его делателями и учителями: Иоанн, я имею в виду, Златоуст, Фотий, Каллист, один за другим бывшие со временем преемниками патриаршего престола, о которых пишет Симеон Солунский, что они целые свои книги об одном этом творении умной молитвы сочинили премудро и искусно.
Так что не подобает удивляться тому, что ныне о таковом учении и писании ни слова не произносится среди монахов. Всякий ведь может, если только захочет, монах или мирянин, петь псалмы или каноны, для общего моления в святой Церкви святыми отцами преданные, «Господом же Иисуса никто не может назвать в уме, как только Духом Святым», по апостолу (ср.: 1 Кор. 12:3). Потому святые отцы, бывшие делателями и учителями этого, уподобляют внешнее пение малому отроку, умную же молитву совершенному мужу. И как отроку нет укора, потому что он может со временем стать мужем и старцем, так и внешнему пению, по немощи младенчеству нашему от Бога данному, нет укоризны и презрения. Когда человек, все старание свое на умную молитву обращая, очень мало же поя канонов и тропарей, уповая через умную молитву обрести разумное пение, восходя от которого опять же к зрительной молитве и на ее уровень, как отрока по отношению к совершенному мужу пение воспринимая, вновь мало отдает времени пению, больше же молитве, — не может таковой впредь много петь. Внешне ведь поющие и не воспринимающие чувством произносимого, — эти могут петь много, сказал святой Григорий Синаит.27 И по этой причине подобает пение именовать утренней звездой, а молитву солнцем: ясно ведь, что утренняя звезда какой-нибудь час или два видима, солнце же сияет весь день. Такими разумей пение и молитву.
И не говори мне, что многие из святых многого пения придерживались, но разумей и веруй, что те же отцы повелевают нам без сомнений восходить от пения к молитве, каким был и святой Григорий Синаит, который сначала по неведению лучшего держался одного пения, а затем, будучи наставлен одним критянином, сменил многое пение на умную молитву и, по опыту познав, что не будет такого скорого и легкого успеха от пения, как от молитвы, все тщание повелел иметь всем о молитве, петь же немного, когда уныние.
Так что и ты, без всякого сомнения так делай, да не будут и тебе за твое непокорство сказаны слова апостола, говорящего так: «Желание моего сердца и молитва к Богу об Израиле во спасение. Ибо свидетельствую им, что ревность Божию имеют, но не по разуму. Не разумея правды Божией и свою правду стараясь поставить, они не покорились правде Божией» (Рим. 10:1—3). Ибо что говорит Писание? «Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоем» (Втор. 30:14). «Ибо если исповедаешь устами твоими Господа Иисуса, спасешься» (ср.: Рим. 10:9). «Ибо всякий, кто призовет имя Господне, спасется» (ср.: Иоил. 2:32; Рим. 10:13).
Все же это — «глагол», исповедание и призывание — разумей как присутствие внутри тебя Христа, через святое крещение вселившегося, призывать Которого, именовать и исповедовать ты должен непрестанно, когда в сердце, а когда устами говоря: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня». Так что наблюдай, человече, за собой и своим упорством, да не пошлет на тебя за это Бог дух усыпления — «глаза, которые не видят, и уши, которые не слышат» (ср.: Рим. 11:8), — как против тебя, словно второй Илия об Израиле к Богу, говорит священное Писание, против которого ты, словно против острого рожна, прешь. Так что не надейся и не верь, что в чем-либо духовном преуспеешь, если не возьмешь за правило призывать Иисуса Христа на всякий помысел злой и на всякую рать вражью, сказал святой Исихий. Не найдешь ведь крепче оружия на врагов на небесах и на земле кроме имени Христова. И невозможно тебе избежать горького напоения злых помыслов, ни хлеб из отрубей перестать есть, пока не постараешься вкусить чистого «хлеба, сошедшего с небес» (Ин. 6:51), каковой ядущии не проголодаются вовеки, воспринимая веселие и радость, а не страх или безрассудное утешение, каковое есть радостное самомнение. Ведь как Закон, неспособный сам сделать человека безгрешным, отсылал всех ко Христу и к Нему устремлялся, хотя и казался при этом умаляемым, так и внешнее пение, предварительно обучив делателя, передает его Христу, т. е. умной Иисусовой молитве, аки не могуще того собою в духовное действо возвести, аще и само то ради молитвы сокращается, а второе бывает.
Если же не все хотят перейти от него ко Христу, нет в этом вины пения, как и у Закона — в противлении иудейском, но причина - один их плотский разум и неведение силы, сокровенной в святом Писании. Ибо думая, что растягивать сладкие гласы и изливать с языка красные словеса — это есть начало и конец моления к Богу, не уразумели они сказанного Господом: «Кто верует в Меня, у того... реки потекут из чрева его воды живой» (ср.: Ин. 7:38). Всякий ведь крестящийся принимает свыше таинственно в глубину своего сердца эту воду живую, о которой написано в житии святого священномученика Игнатия Богоносца: «Разрезали неверные сердце его, говоря: "Как он носил Бога своего в сердце своем?” И нашли внутри такие слова из золота: "Иисус Христос”». Знамение же это было на посрамление неверных, во уверение же всех верных, что всякий при святом крещении принимает внутрь себя Христа. Сего ради совершеннейшие и глубочайшие в духовных дарованиях святые отцы прежде повелевают нам очищаться от страстей призыванием в уме и сердце имени Иисуса Христа против всякого помысла злого, ратования и прилога вражьего; и это с чувством, а не просто и по обычаю только совершаемое моление, каковое не грешно назвать и мертвым.
И в таком разумном внимании и молении положивших начало, учат нас блаженные отцы даже до смерти пребывать, воюя с врагами и со страстями нашими: хоть и тысячу язв каждый день мы получаем, никак не отступать от живоносного делания этого, то есть призывания Иисуса Христа, сущего в сердцах наших, как уже и выше было об этом сказано. И тогда, если усмотрит Бог что-то на пользу нашу, возведет, кого захочет и знает, через таковое доброе начало на зрительную молитву умную.
Некоторые же, кого и легкомысленными назвать подобает, слыша, что быстрейшее преуспеяние достигается через эту делательную умную молитву, торопятся прежде времени достичь зрительной, воображая, что в руках желающих это обретается. Другие же, узнав, что зрительной молитвы удостаиваются не все, но немногие, ослабевают или совсем нерадят о делательной молитве умной, без которой никому невозможно избежать действия страстей и сложения с лукавыми помыслами, о которых они будут спрошены в час смерти и ответ дадут на Страшном суде. Таковые должны ведь понимать, что за зрительную молитву мы всяко не осудимся, не сподобившись ей по немощи нашей в умном и сердечном блюдении, при котором можно противостать и злым помыслам и дьяволу, побеждая его не собою, но страшным именем Христовым. Дадим мы ответ Богу за то, что, нося Христа внутри себя по дару святого крещения, не знаем, правильнее же сказать, не хотим обучаться, как призывать Его на помощь в час брани. И за одно это укоряет нас апостол, говоря: «Не знаете разве, что Христос живет в вас?» (2 Кор. 13:5). Разве вы неопытны, не обучены умом делать действующим в сердце имя Христово?
А что древние, а не нынешние только во множестве скончались, не сподобившись при жизни зрительной молитвы, — не должно из-за этого сомневаться, ибо неправда у Бога места не имеет, но непременно за труды их, которыми они потрудились на истинном отеческом пути делательной молитвы, дает Он им при смерти или по смерти действие этой зрительной молитвы, с которой они, словно пламя огненное, проходят воздушные мытарства, — сказал святой Исихий.28 И бывает жребий их с теми святыми, которые здесь «не получили обещанного», по апостолу (Евр. 11:39), и потрудились всю свою жизнь во уповании.
Изложив таким образом это со свидетельством святого Писания о единой делательной и подобающей тем, кто еще страстен, умной молитве, скажем по необходимости и о возникающей при этой мере прелести. Во-первых же — то, что сказал святейший патриарх Каллист: если прежде всего начинаются в теле подвизающегося и внимающего молитве некие движения, как бы взыграния под кожей, что кажется некоторым прелестью, то приходит и теплота от почек, как бы опоясывающая те движения. Кажется, что и это прелесть, но это не прелесть, а как бы свойства естества, порождаемые этим подвигом. Если же кто-то думает, что это от благодати, а не от естества, то это поистине прелесть. Какими бы они ни были, должен подвизающийся не любить их, но отражать.29
Приходит же и иная теплота — от сердца.30 И если нисходит ум в блудные помыслы, то это воистину прелесть. Если же все тело от сердца разгорается, ум же чист и бесстрастен и как бы прилеплен ко внутреннейшей глубине сердца, то это воистину от благодати, а не от прелести.
Ввиду этого подобает нам в самом начале обучать ум в час молитвы стоять сверху сердца и взирать в глубину его, а не в середине сбоку, или на конце снизу. Причина же этого такова: когда ум стоит сверху сердца и действует внутри него молитвой, тогда, как царь, сидя на высоте, свободно рассматривает он все ползающие внизу злые помыслы и разбивает их о камень имени Христова, как новых вавилонских младенцев (см.: Пс. 136:9). К тому же по причине такого удаления от чресл он может уверенно избежать похотного разжжения, свойственного естеству нашему вследствие преступления Адама.
Если же на середине сердца, от груди начинает кто-то сосредоточивать внимание в молитве, тогда — либо из-за случающегося оскудения сердечной теплоты, либо от изнеможения ума, притупляющего свое зрение от частого действия молитвы, или от самой воздвигнутой врагом брани, — ниспадает ум сам собою к чреслам и смешивается с теплотой похотной, хотя и невольно, так как сближается с ней, творя молитву на середине сердца.
Некоторые же по крайней нерассудительности, лучше сказать, не зная, что такое верх или середина сердца, и что такое половина, и что такое конец его, начинают действие молитвы снизу, на конце сердца, при чреслах. И так, частью ума касаясь сердца, а частью чресел, сами к себе призываем мы прелесть, как факиры змею. Ибо так направляющим внимание не избежать приобщения вражьего.
Другие же, крайним неразумием и грубостью недугующие, не знают даже самого того места сердечного, находящегося под левым соском сбоку, но, воображая, что оно находится среди пупа на животе, дерзают (увы их прелести!) туда направлять умом молитву.
Так что, следуя таковым указаниям, подобает, как сказано, направлять умом внимание и молитву внутрь сердца сверху от соска, а не на середину от груди, особенно же не снизу от чресел, а затем распознавать умным чувством и теплоту в молитве — какая божественная, излиянная в сердце, как миро благоуханное, через святое крещение, и какая прившедшая к нам от преступления прародительского, или какая дьяволом возжигаемая.
Первая ведь только в сердце с молитвой начинается и в сердце заканчивает молитву, подавая душе извещение и духовные плоды. Вторая же от почек имеет начало и в почках заканчивает молитву, жестокость и студеность и смущение души наносить. Третья же, от смешения с похотью возбудив жжение, распаляет члены и сердце сладострастием блудным, пленяя ум скверными помыслами и к телесному совокуплению привлекая, что внимательному и возможно быстро познать и заметить. Хотя враг, сказал Григорий Синаит, и производит внутри естественных членов подмены, какие хочет, вместо теплоты духовной наводя свое жжение и вместо веселия принося бессмысленную радость и мокротную сладость, и понуждает воспринимать как действующую благодать свою прелесть, но время, опыт и чувство научают его распознавать. «А поскольку временем, опытом и чувством познается прелесть, того ради не подобает бояться или сомневаться, Бога призывая», — сказал тот же святой.31
«Если же некоторые и совратились, будучи повреждены умом, разумей, что от самочиния и высокоумия они так пострадали».32 Не для того ведь, чтобы напугать или отогнать нас от этого священного делания написали святые отцы о прелести в многоразличных видах и по разным причинам настигающей делателей, но ради осторожности нашей и для познания лукавого действия сатанинского, из-за которого и повелевают всем борющимся со страстями держаться царского не грозящего падениями пути, вдвоем или втроем живя в пустыне, где, добрыми советниками брат брата имея и день и ночь святое Писание изучая, могут благодатью Христовою, не впадая в прелесть, обучаться этому умному деланию.
Некоторым из множайших неведомо откуда возомнилось, будто нынешним монахам не дается больше действие Святого Духа, как прежним. Уже ведь минули, говорят они, таковые времена. Но это — первое преткновение так говорящих, потому что о знамениях и чудотворениях сказали это отцы, — что без них некое умаление веры бывает, по слову Христову: «Блаженны не видевшие Меня и уверовавшие» (ср.: Ин. 20:29), — а не о прекращении действия Святого Духа. Они ведь сподобляясь непосредственно, подобно херувимам, беседовать со Христом в сердце чистою молитвою.
Потому несправедливо измышлением причины грехов упрекать время или Бога за оскудение действия Святого Духа. Но трем злейшим исполинам всю вину в этом приписав — неверию, имею в виду, лености и небрежению, — будем отступать от лжи и, взявшись за истину, приступим, не сомневаясь, к обучению умному деланию, отлагая от себя и еще три главнейших супостата: самолюбие, имею в виду, сребролюбие и тщеславие, — с которыми вместе и иные можем из наших душ истреблять.
Это я, многогрешный инок Иннокентий, написал. Усердно читающих молю, чтобы всякий, желающий в Божьем хранении жить и небесных благ быть наследником, постарался от этого написанного не уклоняться, но, все это в памяти своей имея, всем сердцем и мыслию исполнять. Им же от Христа Спасителя нашего благословение как послушным да будет ныне и в бесконечные веки. Аминь.
Написано в селе Т. чете (?) 1784 года в месяце августе.
