Солдат взял Полину за руку и повел в сторону лесопосадки. Девочка постоянно оборачивалась. Она все еще не плакала. Просто оборачивалась и смотрела на искорёженные «Жигули», пока видимость не заслонили ветки кустарника.
***
Потом снова был бой. За теми двумя танками по полю в прорыв прошли еще два.
Можно было видеть, как танки, спрятавшись за какой-то пологой возвышенностью, маневрировали, переезжали с места на место, останавливались и, окутываясь пылью, чуть отдавая при выстрелах назад, страшно били из пушек куда-то в степь.
До вечера мужчина с девочкой прятались в лесопосадке.
А вечером, когда начало темнеть сорокалетний мужчина сказал ей: «Слушай, пить хочу, не могу. Ты маленькая, тебя не видно, проберись к машине, где-то там должны валятся бутылки с водой».
И Полина послушно побежала к тому месту, где осталась ее семья. Кругом гремело и грохотало, степь озарялась красными всполохами. До «Жигулей» было метров двести, она бежала, спотыкаясь и падая, а затем долго искала бутылку с водой в траве. В наступающей темноте был виден лишь контур остатков машины, из разбитых «Жигулей» не доносилось ни звуков, ни стонов: кругом было мертвенно и тихо, мама коченела, ее души уже здесь не было, и Полина, понимая это, не стала заглядывать в салон. За этот день она повзрослела на жизнь вперед.
Она принесла воду солдату, он жадно выпил почти всю бутылку. Обычный взрослый дядька, призванный на войну по повестке, чужой человек; не стоило от него ждать геройства и самопожертвования, - не бросил ее в степи, и на том спасибо.
К ночи у Полины поднялся жар. Губы и язык стали сухими, глаза заблестели, она раскраснелась, дыхание стало коротким и прерывистым. Температура поднялась под сорок градусов. Организм не знал, как бороться со спрятанным внутри пережитым и реагировал по-своему. Реальность исчезла, уступая место сказке. В той сказке все оставались живы, девочку поочередно несли на руках то папа, то дедушка, то сестричка, и в туманном бреду Полина точно знала, что они несут ее к маме.
Удобнее всего ей было смотреть на небо; там мерцали звезды, где-то там находился Боженька, и можно было поговорить с ним, пожаловаться на свою судьбу. Одна из звезд светила намного ярче других, она явно жила, слушала ее, и даже приближалась. А затем где-то рядом загрохотало, и к этой звезде полетела строчка красных звездочек с земли.
Это был беспилотник с подсветкой для камеры наблюдения: его сбивали, но в сказке девочки никаких войн в этом мире не было, - просто звездочки встречались друг с другом.
- Ты не теряй сознание, живи, – говорил ей солдат, только сейчас вспоминая, что даже не знает ее имени. Он на руках переносил Полину в те места, где ему казалось безопасней, а когда клал на землю, подкладывал под нее свою задубевшую от крови куртку и приставлял к губам бутылку с остатками воды. Наверное, он был неплохим человеком, только испуганным, сломленным войной. Кто-то после говорил, что он не бросил девочку, только потому, что понимал, что прорыв остановлен, что утром вокруг будут ополченцы, и спасение девочки являлась для него гарантом, что его сгоряча не расстреляют.
Может быть и так, но хочется думать, что он просто, по-человечески ее жалел, потому что исполнял клятву, данную умирающей матери.
- Ты держись, - говорил он, всматриваясь в темноте в лицо девочки. – Утром пойдем искать людей….
На самом рассвете, когда солнце только вставало над степью, растворяя первыми лучами дымку тумана в низинах и балках, на блокпосте перед Старобешево, сидящий за мешками с песком часовой заметил на дороге какое-то движение. К блокпосту одинокой точкой приближался человек, - но какой-то странный, вроде как утолщающийся кверху.
- Эй, кто идет? Стрелять буду! - крикнул часовой, и чтобы подтвердить серьезность своего предупреждения, подвинулся к стоящему на мешках пулемету и дал поверх головы идущего короткую очередь.
Рядом в неглубоком окопе зашевелились отсыпающиеся после ночного боя ополченцы.
- Не стреляйте! Здесь ребенок, - донесся в ответ хриплый голос.
Мужчина нес девочку в руках, прикрыв ее своей курткой. Никто его конечно не расстрелял. Так уж устроены люди, - они готовы убивать друг друга, но дети для них священны. Ему сделали обезболивающий укол, перебинтовали рану, посадили к костру. Когда он рассказывал о том, что произошло, из его глаз текли слезы. Про то, что он заставил девочку ползти за водой, мужчина не упомянул. В этот же день, без лишних проволочек, его передали украинской стороне.
Полину без сознания доставили в центральную травматологию Донецка. В те дни шли массовые поступления, к крыльцу приемного покоя больницы постоянно подъезжали машины с ранеными. Когда девочку на руках вносили в отделение, из дверей вышли два солдата с пустыми носилками и долговязый мужчина в пятнистом маскировочном халате, с винтовкой СВД на ремне. Он рассеяно посмотрел на девочку, сделал шаг вперед, а затем остановился, вспоминая, где он мог ее видеть. Мелькнула в памяти семья в белых «Жигулях».
- Слушай, брат… - окликнул он ополченца, несущего Полину. – Я эту девочку вчера видел. С ней еще родители были, и сестричка….
- Убиты все. Она одна выжила, - коротко ответил ополченец.
Военный в маскхалате взглянул на привязанные к ногам деньги, на впавшие закрытые глаза ребенка, в одну секунду представляя себе, что произошло с этой девочкой, - что она пережила, и что ей еще предстоит пережить, когда она придет в сознание, когда к ней вернется память.
Полину уже занесли в отделение, солдаты с носилками сели в микроавтобус, а он все стоял на крыльце, смотря куда-то невидящим взглядом, и курил одну сигарету за другой, причем было видно, что его пальцы подрагивают.
В приемном покое оказалось, что свидетельство рождения девочки не соответствует ее возрасту. Свидетельство было выписано на имя Юлии Пановой, десяти лет. Мама перепутала документы. Поэтому в графе больничной карточки вместо имени и фамилии было написано - «безымянная», в графе – «родители», - «предположительно сирота», в строчке диагноза - «контузия и крайнее нервное истощение».
Когда она пришла в себя и начала односложно отвечать на вопросы, все узнали, что ее зовут Полина. Она кричала по ночам, будя детей в соседних палатах, а днем оставалась замкнутой и молчаливой. Спустя две недели ее нашла бабушка, - мама отца и забрала к себе домой.
В доме бабушки о том, что произошло, старались не говорить. Бабушка только повторяла, что Боженька пообещал, что все мертвые обязательно воскреснут. Девочка понимала это.
Она знала, что они встанут рядом, отмытые от крови, одетые в белые одежды, и радость той встречи с ними уже никто не отнимет.
И еще она знала, что это неправда, что у Бога нет власти над прошлым. Придет время, и наша память омоется; всех, кто заставлял нас плакать, мы забудем, плохие воспоминания не будут нас больше тревожить. С нами останутся лишь те, кого мы хотим видеть, и это навечно.
Мама и вся ее семья и сейчас были вместе с ней. Девочка это чувствовала. Тем, кто любит, не нужен постоянный зрительный образ, достаточно чувствовать родных сердцем.
Жаркое и пыльное лето закончилось, на смену пришла осень. Как-то во время дождя девочка вышла во двор. Бабушка в это время готовила обед в летней кухне. По радио читали стихи женщины из Горловки. Они были совсем коротенькие, женский голос негромко произносил выстраданные строки:
«Бьет война тебя в центр и околицы,
Моя Горловка, моя горлица.
По домам, - по деревьям-веточкам,
Да по женам, и малым деточкам…»
У бабушки моментально навернулись слезы. Захотелось в эту же секунду прижать Полину к себе. Она выскочила во двор и сразу остановилась. Полина стояла под дождем, подняв мокрое лицо к небу и, улыбаясь, что-то шептала. Каким-то шестым чувством бабушка поняла, что девочку сейчас беспокоить нельзя.
Николай Гаврилов
http://www.sobor.by/material.php?article=Dogd_Rasskaz_Nikolaya_Gavrilova_o_Donbasse