Монахи в современном мире
Наше время многие люди считают временем возрождения религии: открываются монастыри, возобновляются и строятся храмы, стала доступной духовная литература; даже в таких областях, как естественная наука и философия, материализм потеснился, дав место и для других концепций.
Монахам говорят: служите на мирских приходах, городских монастырских подворьях, больше общайтесь с людьми, проповедуйте, ходите по селам с духовными песнями, ведите спор с сектантами, смотрите за больными в больницах, воспитывайте бедных малюток детей в приютах при монастырях, и в это время молитесь, то есть будьте благочестивыми мирянами, только не обремененными семьями, а в остальном подобными им.
Преподобный Исаак Сирин пишет о том, что если монах будет пребывать в молитве, то мир будет служить ему, а теперь говорят: монах, служи миру. Конечно можно и в миру молиться и творить добрые дела, но это будет другой уровень молитвы. Молитва безмолвствующих подобна пламени, достигающему неба; молитва монаха, общающегося с миром, подобна письменам, написанным на стертой и исцарапанной доске; в его душе впечатления неустанно ложатся друг на друга. Ум такого человека колеблется страстями, как волнующаяся поверхность моря - порывами ветра. А ведь монах при постриге дает обещание - следовать пути древних монахов; а их путь был - уединение и безмолвие.
Сегодняшний монах - это «мать Тереза»- которая заботилась не о душе умирающего человека, а о том, чтобы он умер по-людски: в чистой постели, под присмотром «сестер» или «волонтеров», а не на грязной улице.
Но ведь если ослабнет монашеская молитва, то откроется такая духовная зияющая пустота, которую невозможно заполнить никакими самыми добрыми мирскими делами. Монастыри, потерявшие дух аскезы и молитвы, не могут духовно утешить и возродить человека. Перед нами пример западных монастырей, где организуются не только больницы, но особые школы для будущих политиков и девические баскетбольные команды.
В прежний период нашей истории были уничтожены, в первую очередь монастыри, теперь же строятся стены, возрождаюся обители, но уничтожается дух самого православного монашества. Человек, посещающий православный монастырь, видит не монахов-молитвенников, светящихся внутренним светом, а приветливых, добрых людей, занятых добрыми делами, с какими он часто встречался и в миру.
Не зря святые Отцы сказали: "Ангелы - свет для монахов, а монахи - свет для мира". Когда монах берет на себя мирские обязанности и заботы, наполняет свое сердце чувственными образами от встреч и бесед, то он теряет самое главное сокровище - молитву; его духовное око обращается от Бога к миру; дух мертвеет, и сердце становится холодным и твердым, как камень. По выражению одного отца, монах без Иисусовой молитвы - это труп, разъедаемый червями (то есть страстями). Дьявол готов помогать во внешних делах, лишь бы отвлечь ум монаха от молитвы. Преподобный Нифонт Царьградский, говорил о том, что монахи будут строить дома, соперничающие с княжескими дворцами, а Нил Мироточивый и Симеон Новый Богослов предостерегали монахов от излишнего увлечения наукой и философией: от этого Божественный свет заменяется светом человеческого ума. Монастыри, где монахи не занимаются непрестанной Иисусовой молитвой, похожи на потухшие костры, в золе которых едва мерцают искры угольков.
Если возрождающееся монашество будет обращено лицом не к духовному опыту восточного монашества, а к представлениям и понятиям современного мира, то оно будет нести в себе не истину, а противоречие и ложь. Одна из крупных побед демона - создание нового типа монашества - внешнего монаха, занятого всем, кроме Иисусовой молитвы. Человек приходит в монастырь из развращенного внешнего мира, пропитанный, как будто водой, его духом и представлениями, с расслабленной волей, с воспаленной, как гнойник, гордыней, со зловонной грязью греховных воспоминаний, с отравленным сердцем, на дне которого свились, как змеи, его страсти. Человеку предстоит тяжелая борьба с демоном и собой, он должен как бы родиться заново.
А его убеждают, что надо одновременно служить и Богу и людям, приводят пример преподобных Сергия Радонежского, мирившего князей, Иоанна Зедазнийского с учениками, которые, будучи монахами, пришли в Грузию, чтобы утвердить христианство и бороться с маздеизмом, Амвросия Оптинского, который с утра до ночи принимал у себя в келии страждущих людей. Но ведь это все равно, что сравнить грудного младенца с опытным воином и посылать ребенка, еще ползающего по полу, на войну. При этом замалчивается тот самый важный факт, что и основоположники монашества и "всероссийские наставники" преподобные Серафим Саровский, Амвросий Оптинский и другие старцы всю жизнь свою провели в монастыре и пустыне, и только стяжав бесстрастие и великую благодать Божию, открыли двери своих келлий, вышли из пустыни и затвора, и то не по своей воле, а по откровению Божию.
Молодому монаху предлагают начать с того, чем кончили преподобные Серафим Саровский и Амвросий Оптинский. Некоторые монахи сразу же чувствуют ложь и свое несоответствие такой жизни; им кажется, что их пригласили на пир, а вместо трапезы поставили перед ними блюда, наполненные песком; напротив, других неопытных монахов мысль о том, что они чуть ли не спасители народа, и сравнение себя с древними подвижниками, обращавшими в христианство целые города и села, приводит в состояние разгоряченной гордыни; позирование в роли новых просветителей отвечает их собственным страстям. Здесь вместо смирения - основы монашеской жизни - в глубине их сердец гнойник гордыни и самомнения.
В храме человек встречается с еще одним странным явлением - чтением на клиросе, похожим на скороговорку, как будто чтец стремительно бежит по страницам книги, торопясь быстрее достигнуть, как финиша, слова "аминь". Православная Церковь обладает как бесценным сокровищем богослужебными текстами, священной гимнографией непревзойденной глубины и красоты.
И вот смысл молитв, красота церковного языка - все исчезает в каком-то неясном языкообразном гуле. Человек, стоящий в храме, или молится внутренне, бросив попытки что-либо понять, или же, переминаясь с ноги на ногу от скуки, вместе с чтецом нетерпеливо ожидает конца службы. Что мог бы понять ученик, если бы учитель говорил в классе такой скороговоркой? Для педагога, чтеца и лектора необходимо изучить технику речи, а здесь никто не заботится о том, чтобы научить псаломщика хотя бы ясно и внятно читать, а порой чтец просто косноязычен от природы.
Литургика православной Церкви - это одно из ее самых больших духовных богатств, но из-за такого дурного чтения богослужебные тексты до сих по остаются закрытыми и непонятными для большинства даже искренне верующего народа.
Не лучше обстоит дело с пением. Вместо древних мотивов, вызывающих в душе покаянные чувства или благоговейную благодарность Божеству, под сводами церкви нередко раздаются оперные мелодии, неизвестно каких гласов, которые действуют не на дух, а на страстную душу, возбуждают ее, доставляют эстетическое удовлетворение, заставляя слух переключаться на слышание высоких и низких нот, которые, как, бы соревнуясь, берут певчие, подобно мирскому искусству, и этим лишают предстоящего человека, самого главного - покаяния и молитвенной сосредоточенности. Что касается дурного пения, то оно также отвлекает от молитвы, но вместо эстетического наслаждения вызывает в душе досаду и раздражение.
В большинстве монастырей продажа просфор и свечей продолжается всю службу и ведется внутри храма. Около свечного стола всегда шум, подобный гулу прибоя, а так как храм обычно имеет хорошую акустику, то этот шум проникает во все пространство святилища, отвлекая людей от молитвы.
В Ветхом Завете написано, что во время постройки Соломонова храма камни обтачивали и отесывали вдали, чтобы не слышно было стука молотов на месте, посвященном Богу. В Новом Завете написано, как Господь изгнал бичом торговцев из храма. Он не запретил жертвы, но запретил продавать их внутри святилища, назвав Храм "домом молитвы". Молитва - это невидимый бой с дьяволом. Макарий Великий пишет, что в этой битве душа не только защищается молитвой, но сама наносит удары. Дьявол возводит особенные искушения на человека во время храмовой молитвы, чтобы похитить у него драгоценное время, когда он может получить прощение своих грехов и великие милости от Бога.
А ведь монастыри, должны быть "сердцем" христианства; "монастырь - это церковь в Церкви", - сказал один из Отцов. Монашество - это отречение от мира и посвящение себя Богу; монашество должно сохранять как драгоценность то, что теряет мир: молитву, чистоту сердца, безмолвие и духовный опыт. Но либерализм, "религия компромиссов", в наше смутное время, хочет наложить свою руку уже и на монастыри. Святые Отцы говорят, что высшее делание на земле - это сердечная молитва, она - сила, противостоящая разрушительной демонической силе, она - свет, который озаряет мир. Мир существует, пока существует молитва.
Либерализм, поставивший человека на место Бога, хочет умертвить дух монашества, оставив его внешнюю форму. Если во время гонений монастыри подвергались первым и самым тяжелым ударам, то теперь монастыри хотят превратить в благотворительные учреждения, то есть отключить и отвлечь монахов от самого главного - безмолвия и молитвы. Образуется новый вид монастыря, смахивающий не то на католический орден, не то на общество сестер милосердия, прикрепленное к Красному Кресту.
Если посмотреть на результаты такой монашеской благотворительности, то они ничтожны, но это дает возможность сделать из монастырей своеобразную рекламу, то есть противоположное тому, чем должен быть монастырь, и поставить монахов перед телевизионной камерой. Монахам внушается, что они должны творить добро, но при этом искусственно замалчивается, что здесь высшее заменяется низшим, тем, что с таким же успехом могут делать миряне; тем, что не соответствует данными ими монашескими обетами. Архипастыри же благословляют участие насельников и насельниц монастырей в светских мероприятиях, их служение и послушание вне стен монастыря.
Монахи постепенно теряют молитву и превращаются в мирян, одетых не в мини-юбки и джинсы, а в мантии. Преподобный Исаак Сирин говорил: "если для дел милосердия монаху нужно бросить молитву и безмолвие, то пусть погибнут такие дела". Монах, занимающийся мирскими делами, не поможет миру, а сам, в конце концов, станет частью этого мира, а нередко и посмешищем мира. Монахи, а особенно монахини - это цветы, которые могут расти только в оранжерее, то есть в изоляции от мира; разбей стекло оранжерей - и холод погубит цветы.
Либерализм не понимает, что такое молитва: для него монашеская жизнь - эгоизм. Между тем монахи несут на себе (или должны нести) главную тяжесть борьбы с демоническими силами, о которой не ведает мир. Молитва - это не психотерапия и не самовнушение, как любит это объяснять бездуховный мир, а та удерживающая сила, которая не позволяет демонам, по словам Апокалипсиса, сорваться с цепи (см. Откр. 20, 1-3), то есть сила благодати. Может ли быть больший дар людям, чем та радость, которую они испытывают, входя в монастырскую ограду, где сама земля и воздух освящены молитвой, как лучами солнца; может ли кто-нибудь принести людям б!ольшую пользу, чем тот, кто молится Богу в алтаре своего сердца о прощении грехов человечества? Да один истинный молитвенник может изменить ход человеческой истории!
Преподобный Арсений Великий избегал людей и даже казался некоторым монахам недружелюбным и суровым, но он совершал в келии делание самое трудное, подобное самосожжению - молитву за мир, и Господь по его молитвам помиловал Византию, как во времена пророка Ионы Ниневию: землетрясение, которое уничтожило бы целые области, как было открыто впоследствии египетским Отцам, не произошло ради этого великого подвижника. Представим, что воинам, которые должны защитить страну от грозного, страшного и неумолимого врага, предлагают сложить оружие и заниматься другими делами - сажать картошку или шить сапоги. И это нужно и необходимо, но для этого есть огородники и сапожники, но не воины, дело которых - ценой своей крови защищать страну. Сатанинская сила подобна чудовищной радиации, излучаемой в мир, а молитва, особенно молитва монахов - преграда этому смертоносному невидимому потоку. Люди духовно слепые повторяют: "кто уединяется и молится, тот живет для себя"; они говорят так, потому что они сами - "плоть" и понимают добро и зло плотски.
В прежние времена монастыри были подобны бастионам и мощным крепостям, которые защищали народ от демонических сил. Эти монастыри сохраняли присутствие благодати Божией на земле. Затем начинается перерождение самого монашества. Если в богословии место патристики заняла схоластика, то в монашестве мистику заменил устав и хозяйство. Трудились древние монахи, чтобы пропитать себя, но смотрели на тело свое как на слугу души.
Теперь происходит перемещение ценностей: главным оказывается видимое, осязаемое, материальное - то, что принадлежит времени; а невидимое - то, что составляет сущность и цель монашества, - как бы отходит на второй план. Прежде всего, это потеря непрестанной внутренней молитвы. Одна из заповедей монашества - иметь всегда в сердце своем Иисусову молитву; ее потеря - гибель для монаха.
Святой Григорий Богослов и церковные гимнографы называют монашествующих «вторыми светами» после ангелов, а само монашество - «ангельским образом». Ангел непрестанно предстоит Богу и монах в сердце своем должен стоять молитвой перед лицом Божиим.
Трудно держать свое сердце обращенным к Богу. Трудно безмолвие, трудно одиночество, когда душа как бы в пустыне и не находит другой души, подобной себе. Трудно искушение унынием, а еще страшнее - опыт видения ада в своей собственной душе, видение в свете благодати грехов всего мира в себе самом. Еще тяжелее - опыт реального демонического присутствия, приближение к душе сатаны как живого существа, как предвозвещение состояния тех, кто будет в вечности с сатаной. Через это проходит монах, как через горящее пламя.
Нас могут спросить: а разве все в миру гибнут? Конечно, нет. Но монах, давший обет отречения от мира и непрестанной молитвы, как бы дал обет быть «жертвой всесожжения» для Бога. Так что в миру он будет преступником против своих обетов. Разница лишь в одном: по послушанию или без послушания он нарушает клятвы, данные им, как сказано в чине пострига, перед «небесным жертвенником».
История повторяется. После революции обновленцы, устроив революцию в Церкви, выдвинули лозунги превратить монастыри в трудовые коммуны, сделать из колоколен обсерватории, из монастырских корпусов - больницы, детдомы и приюты для престарелых, то есть, уничтожить монашество изнутри. Это вызвало полное одобрение богоборцев: для того, чтобы монашество не было паразитирующим сословием надо, чтобы оно занималось полезным делом. Монастыри стали временно регистрироваться как трудовые общины, но затем было решено уничтожить их совершенно.
И сейчас, в какой-то мере, эти явления повторяются. Те, у кого сердце осталось в миру, оглядываются назад и думают сочетать монашество не со свободой во Христе, а со служением миру. И если сейчас нет лозунгов создать трудовые коммуны, и превратить монастыри в больницы, зато есть тенденции к тому же, о чем мечтали обновленцы и что интуитивно чувствовала демоническая власть.
В миру обновляются страсти, даже с большей силой, чем они действовали раньше - как в притче: дом, из которого был изгнан демон, оставался открытым и в него вошли семь еще более злых демонов. Когда монах падает, то он падает глубже мирянина. Преподобный Серафим Саровский говорил, что грех монаха более смердит, чем грех живущего в миру; и, еще: «Монах, без Иисусовой молитвы подобен обгоревшей головешке». Самые красивые экзотические цветы растут в оранжерее, но если сломать ее стекло, то цветы погибнут от холода, тогда как простые полевые цветы легче переносят морозы.
Возникают у нерадивого монаха страсти, как будто вскрываются старые раны, - образы мира и помыслы наполняют его душу. Внутренний свет, который стяжали молитвой, начинает уменьшаться и мерцать, а затем гаснет. Молитва не находит своего места в сердце, а страстное сердце не находит себя в молитве. В лучшем случае, такой монах становится добрым мирянином, а в худшем … не хочется даже и говорить. Оскудевает монашеская молитва и ослабевает сила, удерживающая до времени сатану; имя этой силы – благодать. Демонам хотя не приятны, но не страшны мирские добродетели; духовная война ведется на другом плане. Монах, служащий миру, подобен льву с выбитыми зубами, вырванными когтями и остриженной гривой.
Святитель Феофан Затворник, переводя на русский язык "Добротолюбие", опустил из него "Слово к монахам Индии" св. Иоанна Карпафийского. Сделал он это, как представляется, не случайно. "Слово…" направлено к унывающим, обремененным искушениями подвижникам, взирающим на добродетельную и, по-видимому, беспечальную жизнь мирян и сомневающимся уже в правильности выбранного монашеского пути.
Сама тягота монашеской жизни, ее внутреннее и внешнее неустройство, "томление, мучение совести, бедность, смущение, унижение" (Слово к монахам Индии, п.3) ставится в "Слове…" выше и ценнее благоугождения мирянина. Наверное, все так и есть на самом деле, но для того, чтобы усвоить это без вреда для души, монаху мало быть просто подвижником, нужно достичь еще определенной меры смирения. Похоже, что среди современных себе монашествующих свт. Феофан должного смирения не находил, впрочем, как не находил и должного количества подвизающихся.
Есть три разумные причины, оправдывающие выбор монашества. О них пишет прп. Иоанн Лествичник: любовь к Богу, желание Царствия Небесного и искреннее стремление покаяться. Если этого нет изначально, то все последующее, как правило, оказывается только пародией на монашескую жизнь. Тем более она превращается в фарс, если приходящий в монастырь руководствуется лишь нескромным желанием не быть "якоже прочии человецы" (Лк.18,11).
Такое уж наше смутное, нервное, дерганое время, что душевные порывы, прекрасные или прелестные, вполне искренние, становятся тем, что меняет жизнь человека самым кардинальным образом. Мода бывает на все, в том числе и на монашество. Но мода скоро и проходит. Клобук и мантия могут так же быстро надоесть, как надоели в свое время брюки-клеш и остроносые ботинки. Если человек, не имеющий летного навыка, желая поразить своих товарищей, садится за штурвал летящего самолета, то очень мало надежды, что он благополучно посадит его на землю.
Мало надежды, что монашеский постриг приведет к чему-то хорошему, если к нему примешивается даже очень тонкое тщеславное чувство. Благо еще, если рядом с незадачливым летчиком окажется опытный пилот, а рядом с начинающим монахом - опытный духовный наставник. Но еще полтора столетия назад свт. Игнатий (Брянчанинов) писал, что таковых уже почти не обретается.
«Умер последний старец России» - так восприняли смерть архимандрита Иоанна (Крестьянкина) его почитатели. Но, как объясняли в Московском патриархате, «однозначно утверждать, что со смертью отца Иоанна прекратилось старчество, нельзя. Вопрос этот сложный, поскольку старец - не должность и не чин. Старцев не назначают решением церковной власти. "
Старец (или старица, если женщина) - это духовный учитель, руководитель, почитаемый за святость еще при жизни. Как правило, старцами становятся монахи. Явление это древнее, возникшее еще во времена раннего христианства. В России историки отмечают несколько периодов расцвета старчества. Так, в XIV веке оно было связано с деятельностью преподобного Сергия Радонежского, а в XVIII веке народ чтил преподобного Паисия Величковского. В ХIХ и начале XX века старчество процветало во многих церковных центрах. Самые знаменитые из них - Киево-Печерская лавра, Троице-Сергиева лавра, Оптина пустынь, Саровский и Валаамский монастыри. К старцам - преподобному Серафиму Саровскому и Амвросию Оптинскому - съезжались со всей страны.
Старчество - это репутация, согласное мнение народа Божия о том или ином человеке, - говорит представитель Московского патриархата священник Михаил Прокопенко, - и, разумеется, присвоить это звание кому-то невозможно. Поэтому никакого официального списка старцев не существует.
Примечательно, что даже такой, безусловно, почитаемый человек, как недавно почивший архимандрит Иоанн (Крестьянкин), в официальных церковных документах был назван старцем единственный раз - в соболезновании, направленном по случаю его смерти Святейшим патриархом.
Отсутствие четкой регламентации породило множество проблем и для обыкновенных людей, и для иерархов Церкви. На "звание" старца, не защищенное ни церковным, ни светским правом, постоянно покушаются всевозможные аферисты. Зачастую старцами объявляют себя основатели сект. Слабое знание основ православного вероучения, желание получить немедленный результат без сложной, трудной духовной работы увлекают верующих в псевдоправославный оккультизм.
Любой приходской священник может дать православному вполне квалифицированный ответ на вопрос о вероучении, церковной практике, - говорит отец Михаил Прокопенко. - Но люди ищут старцев. Зачем? Вы думаете, старцам задают вопросы о духовной жизни? Ничего подобного. Ни о духовной жизни, ни о борьбе со страстями. Во много раз чаще спрашивают, продавать квартиру или не продавать, жениться или не жениться, а если жениться, то на ком, делать хирургическую операцию или не делать.
В старцах даже верующие люди, видят оракулов и экстрасенсов. А это отход от христианской традиции.
С отцом Михаилом согласен известный православный богослов, профессор Московской духовной академии Московского патриархата Алексей Осипов:
- К старцам, к глубокому сожалению, идут с вопросами бытовыми, а не с духовными, как следует. Крайне редко к старцам, настоящим, к таким, как отец Иоанн (Крестьянкин), приходят с вопросом - как мне победить зависть, злость...
Священник Владимир Соколов в своей книге "Младостарчество. Соблазны и причины" отмечает, что именно психология паствы порождает лжестарчество: "Не желая меняться, мы хотим переложить ответственность за все, что с нами происходит, на пастыря. Такое бегство от свободы и ответственности выражается иногда в готовности выполнить все что угодно... Такое "послушание" - форма идолопоклонничества, когда через нарушение заповедей происходит измена Богу: старец почитается больше, чем Бог... Предпосылкой такой готовности являются удивительная открытость и доверчивость русского человека, его уступчивость и податливость, его склонность к максимализму, к жертвенному служению. Но эта максималистская открытость сочетается с поразительной наивностью и незащищенностью. Поэтому такой открытый, наивный и готовый жертвовать собой человек всегда может стать жертвой бессовестного насилия".
Еще в 1998 году Священный синод, обеспокоенный развитием лжестарчества, постановил указать священникам на недопустимость к склонению и принуждению верующих: "к принятию монашества; несению какого-либо церковного послушания; внесению каких-либо пожертвований; вступлению в брак; разводу или отказу от вступления в брак, за исключением случаев, когда брак невозможен по каноническим причинам; отказу от супружеской жизни в браке; отказу от воинского служения; отказу от участия в выборах или от исполнения иных гражданских обязанностей; отказу от получения медицинской помощи; отказу от получения образования; трудоустройству или перемене места работы; изменению местожительства".
Тем же решением Священный синод напомнил пастырям: "Православная церковь, настаивая на необходимости церковного брака, с уважением относится к гражданскому браку, а также к такому браку, в котором лишь одна из сторон принадлежит к православной вере, в соответствии со словами святого апостола Павла: "Неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим".
К сожалению, решением Синода или Архиерейского собора (он тоже обсуждал проблему лжестарчества) природу человеческую не изменить. Ни среди пастырей, ни среди паствы. Профессор Осипов рассказывает о том, как даже в сердце православия - в Троице-Сергиевой лавре лжестарец Киприан Цибульский сумел создать настоящую тоталитарную секту. Киприана лишили сана и выгнали из лавры. Но проблема остается. Профессор Осипов рассказал, как отличить настоящего старца от мошенника или впавшего в грех гордыни лжепастыря в рясе:
- Судить надо не по одному признаку, а лишь по их совокупности. Во-первых, старец, подавая пример христианской жизни, старается удалиться от суеты. Во-вторых, не требует беспрекословного подчинения. Это очень важный для нашего времени признак! В противном случае - это лжедуховник, лидер секты. Большинство людей судят о старцах по литературным образам. Самый знаменитый - созданный Достоевским старец Зосима. Он требовал от Алеши Карамазова подчинения. Но, обратите внимание, мы находим Алешу уже в состоянии послушника Зосимы. А вот как он стал послушником, мы не знаем.
Выбор духовного руководителя - процесс, требующий длительного общения, изучения, осторожности. В VI веке Иоанн Лествичник писал об этом: "Когда мы... желаем... вверить спасение наше иному, то еще прежде вступления нашего на сей путь, если мы имеем сколько-нибудь проницательности и рассуждения, должны рассматривать, испытывать и, так сказать, искусить сего кормчего, чтобы не попасть нам вместо кормчего на простого гребца, вместо врача на больного, вместо бесстрастного на человека, обладаемого страстями, вместо пристани в пучину и таким образом не найти готовой погибели".
Даже у великих святых было 1-2 послушника. В Оптиной пустыни у старца Варсонофия, к которому обращалось множество монахов, священников, мирян, был всего один послушник - Никон (Беляев). У аввы Дорофея (VI век) был один послушник. А у Серафима Саровского - ни одного!
А у нас народ услышит, что такой-то - старец, и собираются толпы, и едут со всех концов страны к нему как к экстрасенсу - требуя советов и пророчеств.
Действительно, в сложное время мы живем. Трудно припомнить, чтобы в истории наблюдалось столь стремительное падение нравов, какое наблюдается в последние десятилетия. И вот из этого грешного мира люди поступают в монастырь; не с луны сваливаются, приходят не из устоявшихся в христианских традициях семей (такое случается редко), - приходят духовно и физически искалеченные наркотиками, оккультизмом, повсеместным развратом. Приходят, однако, как в лечебницу. Но и от лечебницы мало пользы, если в ней нет врачей, а одни больные, да еще разве что санитары. Монашество - путь особый, скорее исключение, чем правило. Нельзя идти в монастырь лишь только потому, что больше идти некуда. Безумная затея: не окончив средней школы, пытаться учиться в университете. Но именно таким балбесам-студентам уподобляются не успевшие еще как следует воцерковиться, но уже надевшие на себя монашеские одежды, плохо сами понимающие, чего они хотят найти в монашестве.
Не случайно состав многих монастырей - и мужских, и женских, открытых каких-то десять лет назад, - поменялся почти полностью. Дело в том, что быть монахом действительно трудно: враг рода человеческого с остервенением набрасывается даже на нерадивых иноков, и с удивлением начинаешь смотреть на выстоявших в монашестве десятилетия, и все чаще приходишь к мысли, что это стало возможно только особой милостью Божией. Один известный лаврский архимандрит, преподаватель Московской Духовной академии, принимая на сессии экзамен у студентов-заочников, часто спрашивает о времени пребывания их в монашестве и священстве и, узнав, что время это значительное, как-то по-особому радуется и ставит оценки, почти не спрашивая. О трудности дела может судить только сам испытавший его.
Если человек, пришедший в монастырь, начинает хоть как-то подвизаться, тогда и начинается то, о чем пишет св. Иоанн Карпафийский: "печаль великая, уныние, воздыхание, томление, слезы" (Слово к монахам Индии, п.3). Бывает, однако, и другое: неженатые и незамужние люди в рясах просто едят, пьют, спят, где-то разъезжают, работают и отдыхают, - или нечто противоположное: монастырь превращают в подобие советского лагеря, регламентирующего все, за чем можно уследить.
Прежде, во времена коммунистических гонений, когда монастыри закрывались, появилось монашество в миру. Теперь возникает другой феномен: миряне в монашестве. Благо еще, если несостоявшийся подвижник смиренно признает свою немощь. Хуже, когда молодой иеромонах начинает сознавать себя старцем лишь только потому, что на том месте, где он оказался, раньше действительно жили духоносные старцы.
Приходя же в монастырь, человек понимает, что, несмотря на свою греховность, он может содействием Божественной благодати освободиться от тирании мира, а затем и от своих страстей и рабства греху. Но если, придя в монастырь, он не получает живительной духовной поддержки, а попадает в среду, где земное мудрование и земная логика определяют интересы жизни, то очень мало надежды, что он найдет в себе силы противостоять духу мира в монастыре. Вот что говорит старец Паисий Афонский: «Мирской дух, проникая в монашество, огорчает Самого Христа. К несчастью, мирской дух проник из мира и во многие монастыри. Причина этого в том, что в нашу эпоху некоторые духовные наставники направляют течение монашества по мирскому руслу, и к благодатному святоотеческому духу души иноков не текут. К сожалению, сегодня в монастырях господствует дух, противоположный святоотеческому… Путем мирского развития, которое считается прогрессом, монашество приходит к духовному разложению. Из монашества исчезает очень многое, подобно тому, как из мира исчезают честь, уважение и их называют отжившими свой век».
Дух мира сего, проникая в монастырь, заставляет насельников жить уже не по евангельским законам. Сначала это происходит незаметно, но со временем этот дух утверждается в монастыре все больше и больше, буквально подчиняя себе весь ход монастырской жизни. Плохо, когда носителями такого духа становятся настоятели и настоятельницы. Их деятельность в таком случае распространяется только лишь на область внешнего, в лучшем случае – доброго созидания.
Известный подвижник ХIХ века архимандрит Моисей (Красильников) сорок лет был настоятелем Свято-Тихоновой Калужской пустыни. Он пишет: «Я убедился, что строить каменные стены, питать и одевать братию хотя и беспокойно, но не столько трудно, как, показывая собою пример всякой добродетели, созидать братство души…» . А современный нам подвижник, почивший архимандрит Иоанн (Крестьянкин) в одном из писем молодому иноческому братству предостерегает: «Дорогие мои, надо нам не забывать, что мы только-только возрождаемся, и когда еще возмужаем, и возмужаем ли? Не ушла бы вся наша энергия в суету внешнего обустройства. А как трудно обретать основные духовные навыки в послушании, молитве, терпении. Эти делания на бегу да на скаку не приживаются»
Кого только и чего только не увидишь в современных монастырях! Несколько сот вновь открывшихся обителей наполняются практически из ничего, из какого-то аморфного, еще совсем недавно атеистического пространства, интеллигентами и бывшими уголовниками, колдунами и бомжами, уволенными в запас военными и вчерашними школьниками, студентами, семинаристами и Бог весть еще кем… И если раньше, в древних монастырях, смиренные подвижники творили чудеса, то в современных - просто чудят.
Популярным делом, например, становится вычисление конца света, борьба с ИНН, новыми паспортами и прочими документами. И хорошо еще, если дело ограничивается внутренними разборками; чаще разводится нечто несусветное, смущающее не только всю округу, но и людей, приезжающих издалека в монастырь получить духовную пользу, а не вред. В лик святых готовы возвести уже чуть ли не Сталина, и все по одной причине: показать, что и мы патриоты и в святости кое-что понимаем. В несмиренных душах эпидемия прелести - как эпидемия гриппа. Все переворачивается с ног на голову: когда-то монастыри были оплотами Православия, теперь приходится говорить о том, что нередко они становятся рассадниками раскольнических настроений.
Вряд ли кто из настоятелей и настоятельниц набирает в монастырь всех подряд, без рассуждения и разбора. Казалось бы, мотив «грядущего не изжену вон» позволяет принять в обитель каждого, кто нуждается в прибежище для души и, тем более, искренне кающегося. Но не каждый кающийся грешник способен, готов и искренне желает посвятить свою жизнь Христу, принеся монашеские обеты. И, к тому же, далеко не в каждой обители сегодня сложилась благоприятная духовная обстановка; в лучших случаях имеется только стремление к ней. Поэтому христианское милосердие и любовь к поступающему в монастырь должны проявляться в трезвом испытании намерений последнего.
Трезво оценивая современное состояние монашествующих, приходится с грустью отмечать, что число желающих по-настоящему, искренне посвятить себя монашеской жизни и, главное, способных к ней, не так уж велико. Но несмотря на это открываются или реставрируются все новые и новые обители. Для кого?
Устраивать же искусственно монастыри в новых, ранее не освященных молитвами отцов местах, там, где нет уже зародившейся монашеской общины нет никаких оснований. Вспомним, что обители появлялись на местах подвижнической жизни святых отцов, к которым стекались, как к светильникам, ученики и иные монахи-подвижники, или по особым откровениям Божиим. Святитель Игнатий Кавказский (Брянчанинов) подчеркивал, что «глубоко ошибаются те, кто думают, будто монашество может как-нибудь внешне, административным вмешательством быть организовано или поднято в своем духовном уровне.
Монашество… есть дар Святаго Духа». Отвечая на вопрос о намерении создать новый монастырь, используя старое епархиальное здание, архимандрит Иоанн (Крестьянкин) писал: «Новый монастырь на том месте, где его не было, создавать бесперспективно, не будет за него небесных молитвенников, нет их в фундаменте новосоздаваемого монастыря. И в настоящее время это очень важно. Земная Церковь живет молитвами Небесной, и жизнь монастырей подчинена этому же закону. А нынче нет людей такой силы духа и молитвенников, которые сумели бы в наше духовно трудное время осилить создание совершенно нового монастыря».
Архипастыри стали рукополагать иноков молодых, недостаточно опытных, или пожилых по возрасту, но недавно принявших постриг, а потому также неискушенных в монашеской жизни, и они сразу становятся духовниками.. С одной стороны, неверные мотивы, которыми руководствуются многие христиане, приходя в монастырь, создают препятствия для достижения необходимого единства и созидания монашеской жизни в евангельском духе.
Например, монашеский обет послушания и само послушание часто мыслится не как условие исцеления больной человеческой природы через отсечение своей воли и, в результате, достижения духовного единства между послушником и наставником, а как средство исполнения какого-то определенного, практического дела. При этом самому делу придается основное значение, а истинная цель послушания игнорируется. С другой стороны, серьезной проблемой, как выше отмечалось, является проникновение в монастыри разрушительного духа времени. Попытки компромисса с миром, на которые порой так легкомысленно решаются монастыри с целью построить и сохранить хоть что-то за счет так называемых «благотворителей», обычно лишают их как внутренней свободы, дарованной Христом, так и внешней. Таким образом, монастыри стоят сейчас перед непростой задачей сохранить общежительное монашество.
В то же время при прямом попустительстве священноначалия, монашество порой само провоцирует негативное к себе отношение народа всякого рода соблазнами, которые, казалось бы вовсе несовместимы с монастырским укладом. Так уже совсем не в диковину увидеть, как монах или монахиня лихо несется на дорогущей иномарке типа «Джип», «по делам монастыря» в Калугу, а то и в Москву. О местных же поездках и говорить нечего. Матушки настоятельницы (в одном из монастырей настоятельница имела даже водителя-диакона), вовсе не стесняются окружающей их нищенской мирской реальности. Народ который видит такую роскошь, конечно, вслух ничего не скажет, но подумать-подумает.
Сами же насельники монастырей искренне уверены, что живут по строгим монастырским уставам древних отцов монашества. На самом же деле, они на их фоне простые миряне, облаченные почему-то в рясу. Если взять мужской монастырь, то приезжая туда, даешься диву, откуда там столько женщин. Это и повара и уборщицы и продавцы утвари и т.д. Кажется, что и не было старинного царского указа о разделении монастырей на мужские и женские. Тут же невольно вспоминается как св.Сергий Радонежский будучи настоятелем Лавры, не пустил в обитель родную мать, потому что она женщина, а его монастырь мужской.
Чем знаменитее и стариннее монастырь, тем больше он пропитан духом мира. Это чувствуется во всем: начиная с десятка иностранных автобусов на стоянках монастырей, на которых приехали паломники, жаждущие от сих святых мест немедленных чудес.
Смешно и горько смотреть, как приехавшим на святой источник женщинам в брюках, послушник проворно выдает подобие кухонных передников и лоскутов материи, которые на святой территории, должны обозначать длинные юбки и женские платки.
Православие стоит на Писании (Библии) и на Предании, то есть на Откровении Божием и на человеческом опыте жизни в Божественном Откровении. Можно выучить Библию наизусть, можно вдоль и поперек выучить церковные каноны, составляющие основу Предания. Но если мы при этом «ищем своего», мутится разум, и тогда количество прочитанного и выученного не переходит в качество разумности. Образованный человек начинает совершать смешные ошибки. Ошибки такого рода характерны и для монашества.
В результате сегодня монахи утверждают (а женщины безропотно им верят), что по церковным канонам женщина не должна одеваться в мужскую одежду, так что в церковь нельзя входить в брюках. Помилуйте! Если бы было запрещено женщине ходить в брюках, так это относилось бы и к улице, а не только к храму.
62 канон VI Вселенского собора запрещает лишь участвовать в карнавалах с переодеваниями, только потому, что карнавалы были тогда праздниками в честь языческих богов. А 13 канон Гангрского собора даже запрещает монахиням носить рясы, как у монахов, чтобы не гордились, не ханжили. И все? И все!
«Мужская одежда» в древнем мире, где писались каноны это то, что сегодня считается женской одеждой: хитон да гиматий. Брюк римляне и греки не носили! Сегодня брюки и женская, и мужская одежда. А вот священники сегодня носят, с точки зрения нашей культуры, женскую одежду—ибо ряса есть платье. Бог их простит, а вот женщин в брюках и прощать не надо. Поэтому глупо бороться и за платочки на женских волосах! Сегодня в России женские волосы ничего особенного не означают, никого из мужчин не распаляют. Это в Иране женские волосы—символ эротический, а у нас он—парикмахерский, не более. Поэтому и платок в русской церкви далеко не так обязателен, как в иранской мечети (да и не пускают женщин в мечеть), или древнехристианском храме, где нравы были вполне восточные. Один мой знакомый христианин радикал привел двоих девочек в первый класс школы в платках (ведь они христианки). Когда учительница вежливо попросила привести их образ в надлежащий вид, мой знакомый возмутился и забрал детей из школы, из 1-го класса!!! Вот до чего доводит православная дремучесть.
Современная монашеская жизнь чем-то напоминает ситуацию 18 века, хотя мы имеем некоторые преимущества и другие возможности. Богословская мысль, ранее оторванная от живой мысли святых отцов, возвращается к единству догматов и аскетики, освобождаясь от схоластического влияния. Издательская и переводческая деятельность достигла небывалых масштабов. Иконопись и церковное пение стали более приближены к догматическим и каноническим нормам. Светская власть не вмешивается во внутрицерковные дела, наоборот, диалог Церкви и государства конструктивно развивается.
Вот что пишет преподобный Макарий Оптинский о монашестве своего времени: «При взгляде на нынешний образ монашества, как мы далеко уклонились от того пути, который нам показан в отеческих учениях, – сердце болезнует! И вместо того, чтобы искать доброго бисера, сокровенного на селе сердец наших, довольствуемся одною внешностию; а чтобы подвизаться на страсти, мали и редцы обретаются; и через слабости наши бываем соблазн миру, вместо того, чтобы быть свет миру…Мы должны находить в себе вины, смиряться, приносить покаяние, и Господь силен спасти и извести изо рва оного, виденного преподобным Пахомием, скорбями, напастями и болезнями…»
Однако общая ситуация в современном мире во многом усложняет и отрицательно влияет, в том числе, и на монашескую жизнь. Падение нравственности, материалистическое мировоззрение старшего поколения, искаженное грехом, вседозволенностью и антихристианской псевдокультурой сознание поколения молодого, неизмеримо возросший уровень соблазнов, разрушение традиционных ценностей семьи и брака, кризисная демографическая ситуация, чрезвычайно возросший поток информации, нестабильность, сложность мира и многое другое – условия, далеко не благоприятствующие воспитанию в традиции подлинно христианской а значит, и монашеской жизни.
О современном Свято-Успенском Псково-Печерском монастыре архимандрит Иоанн (Крестьянкин) пишет: «Старцы упокоились от земных трудов,.. но жизнь идет. Монастырь новый, монастырь молодежи, собравшейся под кров обители часто с беспутий современной жизни, и ходить степенно они еще не научились. А мудрость народная говорит: кого мир народил, тем и Бог наградил… Ведь это и мы не дали миру чад Божиих, но только детей мира сего! И многие из них теперь делают тяжкий рывок, чтобы понять и осмыслить жизнь по-новому, по-Божьи…. Помоги, Господи, понять, что Истина и Милость путей Господних ведет нас сквозь скорби небывалые. Но веры не теряем. Еще приходит молодость в Церковь, водимая рукой Божией. А у Господа силы неизмеримые, чтобы и из камней сотворить чад Божиих» (2).
Чрезвычайно важна проблема духовников. Опытных монашествующих священнослужителей, старцев и стариц, которым можно было бы вручать новоначальных, очень мало. А ведь именно духовники, соработая настоятелю или настоятельнице, способны создать благоприятные условия для духовного единства в иноческом братстве или сестричестве. Отсутствие духовников – одна из первых причин, по которым подобное единство во Христе труднодостижимо в современных монастырях. «Если мы посмотрим на примеры возрожденных монастырей, то увидим, что в большинстве случаев восстановление обители произошло благодаря внутренней работе одного человека, собравшего вокруг себя учеников.
Такие люди благодатью Божией всегда будут притягивать к себе души, рождать монахов, населять пустыню подвижниками, а Церковь – служащими ей, открывать присутствие Бога и свидетельствовать о Царствии Небесном», – говорит архимандрит Емилиан (Вафидис) (5). В отношении личности настоятеля или настоятельницы монастыря архимандрит Емилиан пишет: «Самый важный момент для монашества – это личность игумена, который должен быть началом всякого блага, нестяжательным, безмолвным, знатоком Священного Писания, ничего не ставящим выше любви Божией, научающим души возлюбить Бога, не игуменским достоинством украшенный, но сам его украшающий… Расцвет духовной жизни начинается всегда вокруг яркой духовной личности. Возрождение монастыря немыслимо без личности игумена, который умеет любить, жить во Христе и управлять» (5).
В период становления обители именно настоятель или настоятельница могут стать личностью, духовно объединяющей вверенное им «малое стадо», и в таком случае возможен интенсивный рост молодого поколения иноков. Мы часто сетуем на молодежь, что она мало способна к доброму и не имеет стремления к духовной жизни. Между тем, молодых людей, искренне желающих поработать Богу, но не имеющих опоры и поддержки, достаточно много. «Правильное, здоровое, свободное, ненасильственное руководство молодежью, неодностороннее и вместе с тем святоотеческое, литургическое и богословское, весьма быстро вдохнет в нее новое дыхание, способное воплотить наши надежды за короткий промежуток времени в жизнь», – продолжает архимандрит Емилиан (5). В наше время, при крайнем недостатке старцев, благочестивый игумен или игумения способны при содействии благодати Божией направить молодых послушников в нужное русло.
Игумен и братия монастыря в святоотеческом богословском сознании предстают как образ Христа и апостолов. Они чувствуют, мыслят и действуют, как единое целое. Имея в сердце одно желание и устремление, поскольку цель у них одна, они способны достичь возможного на земле единства в Святом Духе. В этом смысле игумен, являясь отцом братства, управляет уже не как начальник, а более служит братьям во Христе с вольного их желания и согласия. Его воля неотделима от воли братии, его управление происходит отнюдь не от его личного мнения.
В этом монашество неизменно и не может претерпевать вмешательства извне. Подобное вмешательство, например, со стороны государства (у нас в синодальный период, в Греции – во время так называемого «баварского засилья»), всегда ставило монашество на грань выживания.
Особого рассмотрения и осмысления требует важный и непростой вопрос взаимоотношений между правящим архиереем и монашеским братством. Мы только заметим, что большое значение в этих взаимоотношениях имеет правильное и вдумчивое следование каноническим постановлениям и определениям Церкви. Приведем еще одно изречение архимандрита Емилиана: «Епископ – отец и предстатель обители. Монахи не испытывают затаенного недоверия и страха к епископам и без подозрительности выполняют их указания, когда те, дерзнем со смирением отметить, являют свою подлинную любовь к монастырям через признание подвижнического образа жизни монахов и через свободу, которую они предоставляют обителям…, когда они помогают монахам, предоставляя им свободу (а не произвол!), которая согласуется с Божественными установлениями, на что указывают Предание и святые каноны, когда они не заставляют монахов приноравливаться к нуждам епархии, отождествляя монашество со священством… Монастырь не должен быть одним из формальных учреждений митрополии… Тогда сам епископ будет признан всеми общим отцом обители. Его мнение и молитва будут иметь большое значение для монахов, которые, подчиняясь ему, будут для него слухом, зрением, и устами, сердцем и душой» (5). Если правильно понимать сказанное, то становится ясно, что монашеское братство или сестричество связано со своим архиереем неразрывными узами духовного единства и призвано всеми силами это единство поддерживать и укреплять.
Для плодотворного развития и становления монашества представляется необходимым организовывать и укреплять взаимодействие и взаимную поддержку обителей в пределах одной епархии и в Церкви в целом. Настоятелям и настоятельницам монастырей для решения сложных общих вопросов было бы хорошо собираться под председательством епископа. Единению и преодолению общих проблем, их решению в духе любви и доброй воли содействуют собрания монашествующих епархии. Такие встречи могут предупреждать административные решения архиерея, которые зачастую бывают вынужденными, когда не вмешаться становится уже невозможным. Возрождение монашества, главным образом, есть дело не законов и мер, а лиц, живущих высоким идеалом иночества. Административные вмешательства, принятие канонических мер, как правило, всегда обоснованы и необходимы, но они неизбежно болезненны. Реальность, порой неприглядная, требует от епископа активного участия в исправлении и врачевании искажений в монастырской жизни.
То подлинное и настоящее, пусть и малое, что есть в нашем монашестве, нам необходимо всеми силами сохранять. «Хотя и горестно смотреть на наши слабости, но многие приходящие в обитель обретают защиту от стрел вражиих… Луг когда огорожен, то и трава на нем растет хорошо, а вне ограды бывает потоптана и поедена», – пишет преподобный Макарий Оптинский (8). Несмотря на недостатки и слабости, монашество, как проявление, как действие Духа Божия остается и всегда будет украшать Церковь. Его покровителями и защитниками пребывают Сам Господь и Его Пречистая Матерь. Это, конечно, утешает, но и должно подвигать нас к исправлению, к изменению нашего внутреннего, духовного состояния.
Возможно, мы не сумеем, не окажемся способными использовать дарованную нам Богом возможность воссоздать в наших монастырях образ единства и духовно здоровую среду, благоприятную для становления и возрастания новых подвижников. Сложно представить, как нам это удастся при настоящем плачевном духовном состоянии мира, его безудержном отпадении от Божественной Любви. Но Богу все возможно. Мы же обязаны делать все, что в наших силах. От этого зависит очень многое, в том числе и будущее России. Если мы не используем данной нам возможности, то «помоги нам Господь понять, что Истина и Милость путей Божиих поведет нас сквозь скорби небывалые», как пишет отец Иоанн (Крестьянкин). Но дух монашества, всегда присутствующий в Церкви, будет в ней присутствовать до конца времен, и стремление к иноческой жизни, как к идеалу жизни во Христе, всегда будет находить возможность к осуществлению в любых условиях. Даже если это будут тяжелые условия, в которых традиционные формы монашества могут претерпеть изменения, даже если случится потерять нам с такой любовью и тщанием восстановленные стены.
В период безбожных гонений ХХ века Русская Православная Церковь и русское монашество показали, что сила духа проявляется не во внешнем благополучии. И по примеру апостола Павла мы призваны учиться жить как в изобилии, так и в скудости (Флп. 4, 12). А испытание изобилием и внешней свободой всегда труднее. Вспомним, что учреждение общежительного монашества в Византийской империи и его исход в пустыню пришлись, главным образом, на период благополучия Церкви, государства и политического могущества последнего. Этим Церковь явно показала неотмирность ее природы, несовпадение ее задач и устремлений с мирскими, даже самыми благими и добрыми. Церковь призвана преображать мир, но она никогда не усваивает себе этот мир. Налицо некое противоречие между внешним благоустройством жизни и духовной глубиной церковного бытия, монашеской традиции. Противоречие для сознания мирского, секулярного, но никак не для церковного и монашеского.
Именно благодаря своей неотмирности православное монашество призвано и способно изменять мир. То, чего не имеет в себе человеческое общество – животворящего и преображающего Духа Христова, несет монашество. По слову преподобного Иоанна Лествичника, «свет монахов суть Ангелы, а свет для всех человеков монашеское житие; и поэтому да подвизаются иноки быть благим примером во всем, никому же претыкание дающе ни делом, ни словом. Если же свет сей бывает тьма, то оная тьма, то есть сущие в мире, кольми паче помрачаются» (9).
Если монашествующие хотят быть способными позитивно влиять на мир и помочь нашему Отечеству, но при этом не заботятся о преображении своих душ, о достижении основной цели, указанной нам Богом, то в конечном итоге не достигнут ничего. По слову Спасителя, «если соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям» (Мф. 5, 13). Святитель Григорий Богослов говорит: «Надо сначала себя очистить, а затем других очищать; надо сначала себя преобразить премудростью, а затем других учить мудрости; надо сначала самому стать светом, а затем других просвещать; надо сначала себя приблизить к Богу, а затем других приближать; подобает, прежде всего, себя соделать святым, а затем других учить святости…» (10).
Слова Спасителя «ищите же прежде Царства Божия и правды Его» (Мф. 6, 33) обращены к каждому христианину. Но монашество призвано к осуществлению идеала евангельской жизни на земле. Миряне же, имея перед собой подобный пример, призваны посильно стремиться к этому идеалу. И если монашествующие не отвечают своему предназначению, если они строят свою жизнь не в духе Евангелия Христова, а более в духе мира сего, то миряне, теряя живой пример, вместе с ним теряют и благочестие, и верные жизненные устремления.
Мы не можем допускать действие законов мира в жизни монастыря, не можем превращать святую обитель из Дома Божия в некое место пребывания единомышленников или, хуже, единоличников. «Святые отцы превратили монастырь в духовный град, а мы сегодня превращаем его в мирской город», – говорит старец Паисий Афонский (4). Да не будет такого.
Словами этого старца и подвижника, чтимого всем православным миром, хотел бы закончить свое сообщение, выразив надежду, что современное общежительное монашество найдет в себе силы осуществить свое истинное предназначение и тем самым послужить нашей Церкви и нашей Родине: «В эту эпоху, которую мы сейчас переживаем, монашеству следует ярко сиять. Всей этой гнили и разложению требуется соль. Если в монастырях не будет мирского мудрования, если их состояние будет духовным, то это станет их величайшим приношением обществу. Им не нужно будет ни говорить, ни делать что-то еще, потому что они будут говорить своей жизнью. Сегодня мир нуждается именно в этом!»
