Пустынница Мария
Митрополит Вениамин (Федченков)
Божии люди
Пустынница МарияМария Егоровна Мелези была замужем за итальянцем Мелези Иваном Антоновичем. Он был глубоко верующим и добрейшей души человеком. А Мария Егоровна была простая и бесхитростная; некрасивая, с грубоватым, покрытым прыщами и обезображенным оспой лицом.
Она была глубоко привязана к своему мужу. И когда он неожиданно умер, она совершенно растерялась. «Ивана Антоновича нет! – твердила она всем. – Ивана Антоновича нет! Что же мне делать?»
Сильно затосковала она. Родственники, желая утешить ее, предложили (перейти) к ним на житье. Она послушалась. Продавши свой домик, Марья Егоровна перевезла к ним имущество, а потом и отдала им его; понемногу перешли к ним и деньги. Постоянными слезами и вздохами: «Ах, Иван Антонович! Ах, Иван Антонович!» – она утомляла и раздражала своих родственников, и они стали ею тяготиться, потом начали упрекать ее, грубо обращаться, оскорблять. Из комнаты перевели ее на кухню, а затем – в маленький холодный коридорчик. Но и там она мешала им; хотя она переносила все это безропотно.
Однажды она услышала о Прасковье Фоминичне (см. рассказ «Схимонахиня Серафима») и как–то пришла к ней. Очень ей понравилось у нее: тишина, никто не ругает, тепло. И скоро она, с согласия Прасковьи Фоминичны, перешла к ней жить совсем, как бы на положение домработницы, или точнее, приживалки.
Однажды П. Ф. сказала ей:
– Марья Егоровна! Сходи–ка ты в Инкерманский монастырь!
– Что вы, что вы, Прасковья Фоминична! Да я никогда там не была и дороги–то не знаю.
– А ты иди по рельсам, все по рельсам, и спрашивай, где Инкерманский монастырь? Тебе и укажут. Дойдешь до мостика, перейди его и иди по дороге.
– Да как же так, Прасковья Фоминична? Я боюсь.
– Иди, иди, не бойся.
Нечего делать, надо идти, раз П. Ф. велит. Пошла. Прошла неделя, другая. На третьей неделе вернулась М. Е., да такая веселая:
– Ах, как хорошо там! Все – такие добрые, хорошие. Так меня кормили, так кормили! Марья Егоровна да Марья Егоровна! Все мне так рады. Один батюшка, старенький такой, даже в ноги мне поклонился: благодарил! А я им подштанники, носки, рубашки починяла. Так уж рады мне были они! Так кормили – и хлебом, и борщом. Поживи у нас да поживи! Так хорошо, так хорошо!
Прошло несколько времени. П. Ф. опять говорит:
– Марья Егоровна! Сходи–ка ты в Херсонес. Там поговеешь, поживешь.
– Что вы, что вы, Прасковья Фоминична! Я никогда там не бывала и дороги не знаю.
– Спросишь, тебе люди и укажут.
– Да я боюсь.
– Иди, не бойся.
Пошла. Вернулась недели через три веселая:
– Ах, хорошо! Как мне были рады! Один батюшка говорит: «поживи», другой: «поживи». Да кормят все меня. А я ем да ем. Одному – подштанники, другому рубаху починила, другому носки заштопала. Поговела у них. Так хорошо! Так хорошо!
Спустя некоторое время П. Ф. отправила ее в Георгиевский монастырь, затем – в Бахчисарай, в Козьмодемьяновский монастырь345 и, наконец, пешком же, в Киев...
Прошло много времени. В пасхальную ночь вошла высокая монахиня с палкой в руке и с огромным мешком на спине, а к поясу был привязан чайник. И вся она – высокая, как гора. Е. С., прислуживавшая Прасковье Фоминичне, взглянув на нее, вскрикнула:
– Марья Егоровна! Христос воскресе! Откуда вы?
Лицо М. Е., прежде грубое и некрасивое, теперь было просветленное, очень приятное, бледное, худощавое.
– Воистину воскресе! – ласково ответила М. Е. – Воистину воскресе, голубка, милая!
– Марья Егоровна! Из церкви, пожалуйста, пойдемте ко мне!
– Нет, голубка. Я пойду сначала к своей наставнице, которая указала мне путь спасения.
И слезы потоками полились из глаз М. Е–ны. Е. С. обомлела: Марья Егоровна, прежняя тупица, простодушная, ничего не соображавшая, теперь говорила такие слова и с таким чувством... Совсем другое создание! В Киеве она познакомилась со старцами духовной жизни. Они открыли ей глаза на ее наставницу, П. Ф–ну, и одобрили путь странничества. Там же она приняла монашество и, по благословению старцев, исходила всю Россию – до Москвы, поклоняясь святым местам.
Прошло еще несколько лет. Прасковьи Фоминичны уже не было в живых. Е. С., келейница ее, с некоторыми другими благочестивыми женщинами поехала на Новый Афон346. Оттуда, по совету братии, проехали на лошадях в Сухум, в Драндский мужской монастырь347. Монах, обслуживающий в гостинице приезжих, узнав, что они из Севастополя, сказал им:
– А у нас есть здесь ваша землячка, по фамилии – Мелези, а по прозвищу – пустынница Мария. Живет она далеко в горах, в пещере; приняла схиму. При ней есть и келейница, которая вычитывает ей правило.
– А нельзя ли к ней пройти? – спросила Е. С.
– Не–ет: река сильно разлилась от дождей, не пройдете. Может, она сама придет? – ответил монах.
– А как же она может прийти, если река разлилась?
– Пустынница Мария ходит по воде, как посуху!
Так простую, неграмотную женщину Господь, за глубокую ее веру и простоту, за смирение и послушание, наградил чудесными дарами – подобно Марии Египетской.
Когда же Марию Егоровну спрашивали, зачем она носит на спине тяжелый мешок с камнями, она отвечала:
– Так легче ходить...
На этом кончаются записки, дошедшие до меня. Неизвестно, удалось ли странницам видеть Марию Егоровну в этот раз или позже. И каков ее конец – тоже не написано. Может быть, она тогда еще была жива и прожила еще несколько лет...
Но ясно одно, что это было незадолго до революции, когда всех монахов, монахинь и пустынников воинской силой выгнали с Кавказских гор... Были слухи, что их посадили на пароход... Конец неизвестен..
Из Драндского монастыря прибыл ко мне, в Симферополь, назначенный инспектором семинарии монах, архимандрит Иоанн (Раев, потом умерший от туберкулеза в Полтаве). Это было в 1912–1917 годах. Тогда, следовательно, Драндский монастырь еще был цел. Вероятно, около 1910–1911 годов была еще жива и пустынница Мария.
Теперь Ново–Афонский монастырь превращен в курортный городок.. Одна моя знакомая, во время отпуска со службы, ежегодно ездила туда и писала мне свои впечатления..
