СТОЛИЧНЫЙ ГОСТЬ
Афганская эпопея спецназа ГРУ. Одновременно с эстрадой в Джелалабаде высадился и десант корреспондентов центральных газет. «Правду» представлял майор Виктор Вееров. Узнав, что в гарнизоне есть спецназовцы, он пробился к командиру бригады и выпросил разрешение поработать в батальоне Бокова.
– «Кобра», вам везут столичного гостя, – предупредил Григория по рации дежурный по бригаде.
– Что еще за гость? – удивился он. После разбирательств с особым отделом он опасался чужих в батальоне.
– Корреспондент «Правды». Головой отвечаешь за его жизнь.
Это известие и обрадовало, и огорчило. Пресса. Его вниманием никогда не баловала. А тем более в Афганистане. Не каждый, даже самый отчаянный журналист набирался смелости лететь в Асадабад да еще участвовать в боевом выходе. «Хороший знак, коль послали ко мне корреспондента. Значит, начальство доверяет, уверено, что не подведу», – думал Григорий. Смущало только то, что не мог он гарантировать столичному гостю стопроцентную безопасность. Он и сам не знал, что этот боевой выход обернется.
Боков связался по рации с ехавшим в замыкании колонны Кистенем, предупредил:
– «Москва», сейчас к тебе подвезут журналиста. Смотри, чтобы он из брони не вылезал. Головой отвечаешь за его жизнь!
– Понял, «Кобра». Будет сделано…
Дежурный бронетранспортер повез Верова через запруженный машинами центр города, и он с любопытством наблюдал незнакомую жизнь. На проезжую часть выпирали лотки с бананами, гранатами, помидорами, яблоками и грушами, американскими сигаретами, гонконгскими джинсами, японскими магнитофонами и местной чеканкой. Из жаровень-шашлычниц, установленных по другую сторону улицы, тянуло приятным дымком. Кричали торговцы и зазывалы, споря о ценах с покупателями. Жизнь города бурлила, и не верилось, что всего в двадцати километрах от него шел бой и война собирала там свою кровавую жатву.
Колонну батальона нагнали, когда она притормозила перед узким мостом, пропуская встречные машины. Придерживая на груди фотоаппарат, Вееров побежал вдоль нее.
– Вы корреспондент? – спросил его Кистень.
– Да.
– Залезайте на броню. Будем вместе воевать.
Он подвинулся, освобождая часть обвода командирского люка, прикрытого подушкой.
– Усаживайтесь поудобнее. Правую ногу в люк. В случае чего хоть одна останется целой.
Юрий доложил комбату:
– «Кобра», я «Москва». Гость на броне…
Едва дорога освободилась, моторы одновременно взревели, из выхлопных труб и решеток пыхнули блещущие искрами сизого дыма, и колонна устремилась вперед, напоминая сцепленные вагоны железнодорожного состава.
Верову эта синхронность понравилась. Он уже по своему многолетнему журналистскому опыту знал, что в действиях каждого боевого коллектива есть тонкости, которые характеризуют его сплоченность и боевую слаженность. Из таких тонкостей и кажущихся мелочей складывается главное – ритм. Он может быть быстрым и медленным, едва различимым – в зависимости от задачи и обстоятельств. Но либо он есть, либо его нет. В батальоне он был, и Вееров понял это еще по одному признаку: чем быстрее мчалась колонна, тем реже выходил на связь Кистень.
– Виктор Иванович, прибавь обороты, – вежливо обращался он к механику-водителю, и тот выжимал из машины все, на что она была способна.
– Куда так спешим, не горит же? – спросил Вееров, пытаясь перекричать рев мотора.
Кистень невесело усмехнулся, показал рукой вдаль:
– Глядите, какая черная туча занялась. Там идет бой.
Стало понятно, что багровая лента на горизонте – никакой не закат, а горящий вдоль реки тростник. Ветерок принес прогорклый и тревожный запах пожара, бушевавшего в камышовых зарослях по берегу реки.
– Почему не тушат огонь?
Кистень пожал плечами:
– Значит, духи не дают…
К подножию пологого холма прильнула встречная афганская военная колонна. Вернее то, что от нее осталось. Между покореженными автомобилями горели костерки. Хадовцы при появлении спецназовцев молча встали. Все и без слов было ясно: они выбрались «оттуда».
Прапорщик Сенин высунулся из десантного люка, крикнул Кистеню:
– Командир, кто же их так?
– Потерпи, старшина, скоро увидишь.
Прапорщику – сорок. Лицо с крупным носом старила густая сеть морщин, которые глубоко испещрили задубевшую кожу у глаз и уголков губ. Высокие залысины обрамляла короткая стрижка. В батальоне он считанные дни, приехал вместо Пахмутова. Предстоящий бой у него будет первым.
Израненная афганская колонна осталась за поворотом. Кистень вдруг сдернул шлемофон на затылок, начал всматриваться в горы. Медленно произнес в ларингофон:
– «Москва – 1, 2, 3». Я «Москва». Справа с горы бьет крупнокалиберный пулемет…
Голос Кистеня заглушила длинная автоматная очередь.
– Старшина, прекрати…
Сенин сконфужено убрал от плеча автомат.
Впереди вспыхнуло пламя душманского гранатомета, и через мгновение ночь сразу стала звучной и многоцветной. Трассирующие очереди крупнокалиберных пулеметов скрестились со светящимися снарядами скорострельных пушек БМП.
Кистень мгновенно оказался на земле. Почувствовал, как что-то обожгло ногу: это пуля продырявила штанину. Он упал возле боевой машины, осмотрелся. На мгновение высветился кузов тойоты, и над броней прошуршала кумулятивная граната. Зататакал пулемет.
– Это не дэшэка… английский, – определил он по звуку выстрелов.
– «Кобра», я «Москва». – Духи справа.
– «Москва», обойди их и почить дувалы.
Справа располагался разрушенный кишлак. К нему разведчики бежали, развернувшись в цепь. На пути отделения Элинова попался небольшой дувал. Ворота были открыты, и в глубине двора сержант заметил свет. Мужчина нес в одной руке фонарь «Летучая мышь», а в другой – держал автомат.
– Надо его убрать, чтобы шуму не наделал, – сказал Элинов.
– Если сунемся в ворота – боя не избежать, – огляделся Демидов.
– Чего базар разводить, надо через тыльную стенку прыгать, – предложил Михаил.
Он взобрался на сплетение рук, зацепился за край саманной стены, подтянулся и влез на плоскую крышу. Не мешкая, спрыгнул во двор, сделал шаг, другой, прислушался. Везде тихо. Вслед за ним никто не полез. «Ну все, приплыл! – промелькнула тревожная мысль. – А если дух не один?» Михаил крепче сжал пулемет, готовый в любое мгновение открыть огонь. Вдруг от ворот послышался шепот Ермакова:
– Миша, мы духа уже убрали.
– Как?
– Он из ворот выходил. Я его из своего безшумного и уложил. В темноте вспыхивали короткие стычки, трещали автоматные очереди, рвались гранаты. Оттуда, где скрылась тойота, неслась гортанная речь, усиленная мегафоном:
– Вы окружены. Сдавайтесь. Навагуль гарантирует жизнь!
Кистень посмотрел на часы, крикнул радисту:
– Уточни, артиллеристы заняли огневую позицию?
– Батарея к стрельбе готова! – доложил радист.
– «Сталингрид», северная окраина кишлака, четыре снаряда, десять секунд выстрел. Огонь!
В командирской машине остались Чашкин, Коробов и старшина. Вееров попытался расспросить их о житье-бытье, но прильнувший к ночному прицелу Коробов оборвал его:
– Полная тишина. Наблюдать вправо и влево. Докладывать.
В голосе, отраженном броней, зазвучали металлические нотки.
Сенин недовольно хмыкнул.
– И не хмыкать, пожалуйста.
Стало совсем тихо, только потрескивали наушники шлемофона, оставленного на броне Кистенем. Вееров выглянул из люка. Молодая луна, вспыхивающая и гаснущая в разрывах стремительных облаков, освещала безмолвные, с потушенными огнями машины на дороге, руины кишлака, похожие на раскопанный древний город. По телу пробежала невольная дрожь при воспоминании о недавнем обстреле. А если бы граната летела на метр ниже?.. Он передернул плечами. Долгая, не разгаданная пока ночь. В уме только вопросы. Почему, например, молодого солдата Чашкина командир роты зовет по имени-отчеству, а опытного Коробова называет Толей? Почему тот же Коробов отнесся к обстрелу равнодушно, а на стоянке сдерживает грозным стальным шепотом?
– «Москва-2», я «Москва». Правее тебя вижу духов. Обойди дувал и работай, – прозвучал в наушниках голос Кистеня.
Коробов зло шепнул:
– Уберите шлемофон под броню.
Вееров потянулся за шлемофоном и увидел, как в развалинах левее дороги вспыхнули десятки огненных трасс. Яростная стрельба продолжалась считанные минуты, но для тех, кто оставался на броне, они казались мучительно долгими. Коробов прокричал снизу:
– Наших бьют.
Старшина поднялся на броне в полный рост, прислушался:
– Коробов, там что-то воет.
– Сирена воет, товарищ прапорщик: сигнал сбора банды. Духи скоро уйдут.
Сенин присел и горячо зашептал.
– Слева камень перекатился.
– «Москва», я «Броня», – вышел в эфир Коробов. – Слева подозрительные звуки. Возможно, духи обходят… Понял. Заводи, Чашкин!
Стремительный бросок колонны на полкилометра вперед был еще одним признаком ритма и слитности действий батальона.
Кистень предупредил по связи, что идет к броне. «Москвичи» вернулись с трофеями, личными документами убитых мятежников и их оружием.
– Товарищ лейтенант, справа в окне мелькнул свет, – предупредил ротного Демидов.
– Интересная жизнь, – удивился Кистень. – Где духи воюют, там мирных нет. Надо досмотреть.
Разведчики снова нырнули во тьму и вскоре вернулись с мужчиной средних лет. Он назвался шофером, хотя ни документов, ни машины поблизости не было.
Демидов подошел к нему вплотную, осветил лицо, пощупал ладони.
– Товарищ лейтенант, дух это, а не шофер. Руки мягкие, без мозолей.
– Может, и дух, но взяли его без оружия, – ответил Кистень.
– Так спрятал же!
– Но раз не нашли, значит, мирный, – стоял на своем ротный.
Демидов зло скрипнул зубами, отвернулся.
– Возьмем «шофера» с собой, – решил Кистень. В ХАДе разберутся.
Батальонная колонна двинулась вперед. Только на поворотах Вееров замечал, как корма переднего бронетранспортера мерцает тормозными огнями освещая летевший из-под колес гравий, подумал: «В таком грунте легко ставить мины».
– Обороты, Виктор Иванович, давай обороты! И след в след! – командовал Кистень, впервые, да и то, косвенно, обращаясь к Чашкину на «ты».
Солдат после старшины – самый великовозрастный человек в роте. Круглое скуластое лицо, короткая шея и широкие плечи создавали впечатление монолитности фигуры. Но на ротного действует не возраст, а степенность солдата, которую тот приобрел в школе, обучая старшеклассников физике. Для Кистеня же школа – святыня.
Он украдкой подсветил часы, вздохнул: только полночь. Если не сбавлять скорость, можно успеть прочесать всю дорогу до Митерлама. И вдруг под БМП оглушительно грохнул мощный, безошибочно узнаваемый взрыв противотанковой мины. Юрия кинуло вперед, затем швырнуло назад.
– Все целы? – крикнул он.
– Вроде все, – ответил Элинов.
– Во, дела! – удивленно воскликнул Чашкин. – Автомат в узел завязало, а мне хоть бы хны!
В десяти метрах сверкнуло пламя. Раздался глухой удар гранаты по металлу, и она скатилась на землю: взрыватель не успел стать на боевой взвод. Затем еще последовало несколько выстрелов одновременно. Но и этот залп не причинил вреда. Мятежники подпустили колонну слишком близко.
Первая рота заняла оборону вокруг машин и открыла огонь по засаде из всех видов оружия. Вееров с напряжением прислушивался к громыханию боя. Заметил, как «шофер» потянул Кистеня за руку, что-то начал взволнованно говорить. Лейтенант громок засмеялся. «Что его могло развеселить в такую минуту?» – удивился Вееров.
– Душман, оказывается, заботливый, – сказал ротный. – Говорит, ложись, командор, тут стреляют, детей твоих жалко… Не знает, что я хитрый. До Афганистана ни одного пока не завел.
Оглушающее прогремела автоматная очередь. Кистень недовольно крикнул:
– Старшина, елки-палки, да прекрати ты стрелять в конце концов. Куда палишь? Ничего же не видно. Лучше достань сухарей, дай подкрепиться.
Старшина опустил автомат и, сконфуженно сутулясь, начал развязывать вещевой мешок. Следующие полчаса, пока в голове колонны ремонтировали технику и обеспечивали работу саперов, «москвичи» дружно хрустели ржаными крепкими сухарями.
Сенин дал несколько штук пленному, сказал тихо, но очень решительно:
– А мне его жалко.
Вееров воспользовался затишьем, попросил старшину:
– Расскажите о себе.
– Да что рассказывать, – смутился Сенин. – Родился и вырос на Алтае. С двенадцати лет пошел работать. Мать в тюрьму посадили. Подняла в поле пять колосков – столько лет и отмерили. А мы, осиротевшие, сильно голодали. Собирал я со старшими сестрами картофельную шелуху, ее и ели. Сейчас у меня у самого трое сыновей, дочь годовалая. Но, знаете, больше всего сердце болит за старую мать. Больная она, а переехать ко мне не захотела. Не может бросить дом, из которого отец на фронт ушел и не вернулся. Там свой век и коротает. Так и не знает, что я в Афганистане. Письма через жену пересылая. А она мне – материнские.
– А в Афганистан как попали?
– Три рапорта написал. Не такой уж я старый, чтобы дома сидеть, когда дети под пулями ходят. Старшина – он и в Африке старшина: накормить, одеть, обуть. А иногда и делать ничего не надо: выслушай только человека, дай ему выговориться, облегчить душу.
Едва в наушниках прозвучала команда «Вперед», струи гранатометных выстрелов осветили уже не головные, а замыкающие машины. По команде БМП круто развернулись и открыли огонь по убегавшим мятежникам.
Остаток ночи техника совершала короткие броски вслед за саперами, которые прощупывали дорогу миноискателями, а разведчики шли, осматривая дувалы. Артиллерийские снаряды свистели над головой, прокладывая им дорогу. В третьем часу ночь, когда обстрел колонны окончательно прекратился, Верову внезапно захотелось спать. Он забылся коротким сном. Когда проснулся, подумал: «А не во сне ли было все это – горящий тростник, пламя гранатометов, багровые веера трассирующих очередей, вой сирены, бормотание громкоговорителя, грохот разрывов»…
Николай Кикешев «Встань и иди. Афганская эпопея спецназа ГРУ».
