Святитель Иоанн Златоуст: "Похвала святому священномученику Игнатию Богоносцу"
Похвала святому священномученику Игнатию Богоносцу, бывшему архиепископу Антиохии великой, который был отведен в Рим и там потерпел мученичество, а оттуда опять перенесен в Антиохию.
2. Если желаете, приступим наперед к похвалам епископству его. Кажется, не один ли это венец? Но разберем его в слове, и вы увидите, что из него произойдут у нас и два венца, и три, и более. Я удивляюсь этому мужу не потому только, что он оказался достойным такой власти, но и потому, что эта власть вручена ему была теми святыми и что руки блаженных апостолов касались священной головы его. А это немало служит в похвалу ему, не потому только, что он получил свыше большую благодать, и не потому только, что они низвели на него обильнейшую силу Духа, но и потому, что они засвидетельствовали присутствие в нем человеческих добродетелей. А каким образом, я скажу.
Павел в послании к Титу, — а когда я говорю о Павле, то разумею не только его одного, но и Петра, и Иакова, и Иоанна, и весь их сонм, потому что как в одной лире, хотя различны струны, но гармония одна, так и в сонме апостолов, хотя различны лица, но учение одно, так как один был художник, Дух Святый, приводивший в движение души их, что и выражает Павел говоря: аще убо они, аще ли аз, тако проповедуем (1 Кор. XV, 11), — итак, в послании к Титу, показывая, каков должен быть епископ, Павел говорит: подобает бо епископу без порока быти, якоже Божию строителю: не себе угождающу, не гневливу, не пиянице, не бийце, не скверностяжателну, но страннолюбиву, благолюбцу, целомудренну, праведну, преподобну, воздержателну, держащемуся вернаго словесе по учению, да силен будет и других утешати во здравем учении, и противящыяся обличати (Тит. I, 7—9). И опять к Тимофею, пиша о том же предмете, он говорит так: аще кто епископства хощет, добра дела желает: подобает убо епископу быти непорочну, единыя жены мужу, трезвену, целомудру, честну, страннолюбиву, учителну, не бийце, не пиянице, но кротку, не завистливу, не сребролюбцу (1 Тим. III, 1—3). Видишь ли, какого совершенства добродетели требует он от епископа?
Как отличный какой живописец, составив различные краски, чтобы сделать первоначальный портрет с царского лица, выполняет это дело со всею тщательностью, чтобы все, которые будут подражать ему и писать с него, имели верный портрет, так точно и блаженный Павел, как бы изображая царский портрет и приготовляя первообраз его, соединил различные краски добродетелей и в совершенстве изобразил нам отличительные черты епископства, чтобы каждый, восходящий на эту степень власти, взирая на него, столь же тщательно сообразовался с ним во всем. Итак, я смело могу сказать, что блаженный Игнатий напечатлел в душе своей весь этот образец с точностью, и был и непорочен, и безукоризнен, и не самолюбив, и не гневлив, и не пьяница, и не бийца, и не сварлив, и не сребролюбив, но справедлив, преподобен, воздержан, держался верного слова, согласно с учением, трезв, целомудрен, благочинен, и все прочие имел качества, каких требовал Павел. А какое, скажешь, доказательство на это?
То, что сами, сказавшие это, рукоположили его с такой тщательностью: убеждая других производить испытание тем, которые имели восходить на этот престол власти, они сами не могли делать этого небрежно и если бы не видели всех этих добродетелей насажденными в душе этого мученика, то и не вручили бы ему этой власти. Они вполне знали, какая опасность предстоит тем, которые совершают такие рукоположения без разбора и как случится. Это самое опять объясняя, Павел в послании к тому же Тимофею говорил: рук скоро ни возлагай ни на когоже, ниже приобщайся чужым грехом (1 Тим. V, 22). Что говоришь ты? Другой согрешил, а я буду участником его вины и наказания? Да, говорит он, так как ты даешь возможность — грешить. Как, если кто вручит человеку, неистовому и безумному, острый меч, и безумный совершит им убийство, вину принимает на себя давший этот меч, — так и тот, кто дает право этой власти человеку, живущему в пороках, навлекает на свою собственную голову весь огонь его грехов и дерзостей: кто посадил корень, тот всегда бывает виновником того, что произрастает от него. Видишь ли, как венец его епископства явился у нас двойным, и как достоинство рукоположивших его сделало его власть блистательнейшею и вполне засвидетельствовало об его добродетелях?
3. Хотите ли, я открою вам и другой венец, произрастающий из этого же самого? Представим то время, в которое он получил власть епископства. Не все ведь равно — управлять церковью теперь или тогда, как не все равно — идти по дороге, уже проложенной и хорошо устроенной, после многих путников, или по дороге, которая теперь в первый раз должна быть проложена, которая наполнена пропастями, камнями и зверями, и по которой еще никогда никто не проходил. Ныне, по благости Божией, нет никакой опасности епископам, но везде глубокий мир, и все мы наслаждаемся спокойствием, так как учение благочестия распространилось до концов вселенной, и цари вместе с нами тщательно соблюдают веру.
Но тогда ничего этого не было; напротив, куда ни посмотришь, везде были утесы, пропасти, войны, сражения, опасности; и начальники, и цари, и народы, и города, и племена, и свои, и чужие замышляли зло против верующих. И не в одном только этом состояло бедствие, но и в том, что многие из самих уверовавших, как недавно принявшие чуждое им учение, имели нужду в великом снисхождении, были еще слабы и часто были сбиваемы с ног; а это не менее внешних войн огорчало учителей, или — вернее сказать — гораздо более, потому что внешние битвы и нападения доставляли им даже великое удовольствие вследствие надежды на уготованные награды. Поэтому и апостолы возвращались от лица собора, радующеся, что подверглись бичеванию (Деян. V, 41); и Павел взывает говоря: радуюся во страданиих моих (Колос. I, 24), и всегда хвалится скорбями.
А раны близких и падения братии не давали им и дух перевести, но, подобно тягчайшему ярму, постоянно обременяли и угнетали выю души их. Послушай, как горько скорбит об этом Павел, так радовавшийся среди страданий: кто изнемогает, говорит он, и не изнемогаю, кто соблазняется, и аз не разжизаюся? И еще: боюся, еда како пришед, не яцех же хощу, обрящу вас, и аз обрящуся вам, якова же не хощете. И немного после: да не паки пришедша мя к вам смирит Бог, и восплачуся многих прежде согреших, и не покаявшихся о нечистоте и блужении, и студоложствии, яже содеяша (2 Кор. XI, 29; XII, 20, 21). И постоянно видишь его скорбящим и плачущим о своих, всегда боящимся и трепещущим за верующих.
Итак, как мы кормчему удивляемся не тогда, когда он на спокойном море и на корабле, гонимом благоприятным ветром, сможет сохранить плывущих, но в том случае, если море свирепствует, волны вздымаются, сами путники на корабле бунтуют, великая буря и совне, и совнутри облегает плывущих, а между тем он сможет управлять судном со всею безопасностью; так и тем, кому поручены были тогда церкви, мы должны гораздо больше удивляться и изумляться, нежели тем, которые ныне управляют ею, потому что тогда была сильная война и извне, и внутри, было еще более нежно растение веры и требовало великой заботливости, и церковное общество, подобно новорожденному младенцу, имело нужду в великом попечении и в душе особенно мудрой, которая бы могла воспитывать его.
А чтобы вы яснее узнали, каких венцов достойны были те, кому вверена была тогда церковь, и как трудно и опасно приниматься за дело в самом начале и прежде других приступать к нему, я приведу вам свидетельство Христа, Который за то подает голос и подтверждает высказанную нами мысль. Он, видя многих идущих к Нему и желая показать апостолам, что пророки больше их трудились, говорит: инии трудишася, и вы в труд их внидосте (Иоан. IV, 38). Хотя апостолы трудились гораздо больше пророков, но так как те первыми сеяли слово благочестия и привлекали к истине еще неученые души людей, то им и присуждается большая часть труда.
Не все равно — учить, пришедши после многих других учителей, или самому первому бросать семена: то, что уже было изучаемо и сделалось привычным для многих, легко бывает принимаемо; а то, что слышат теперь в первый раз, смущает душу слушателей и представляет много затруднений для учащих. Потому и в Афинах смутились слушатели и отступили от Павла, укоряя его: странна некая влагавши во ушеса наша (Деян. XVII, 20). Если и теперь управление церковью доставляет много заботы и труда ее кормчим, то представь, не вдвое ли, и втрое, и во много раз больше труда было тогда, когда были постоянные опасности, войны, козни и страх. Невозможно, невозможно выразить словом те трудности, которые переносили тогда эти святые мужи; их может знать только тот, кто сам испытал их.
4. Скажу и о четвертом венце, который является нам из того же епископства. Какой же это? Тот, что он управлял нашим отечественным городом. Трудно управлять и сотнею людей, или только пятьюдесятью; но иметь на руках такой город и народ, простирающийся до двухсот тысяч человек, это какую, думаешь ты, показывает добродетель и мудрость? Как в войсках важнейшие и многочисленнейшие отряды вручаются более мудрым полководцам, так и города большие и многолюднейшие вверяются опытнейшим правителям. Притом и сам Бог имел великое попечение об этом городе, как показал Он это самими делами: Петру, предстоятелю всей вселенной, которому вручил ключи неба, которому предоставил руководить и устроять все, Он повелел провести здесь долгое время, — так для Него наш город был равен всей вселенной.
Но упомянув о Петре, я усмотрел и пятый венец, сплетающийся отсюда, тот, что Игнатий преемствовал Петру во власти. Как вынимающий большой камень из основания, старается, конечно, поставить вместо него другой, равный ему, если не хочет поколебать и испортить все здание, так точно и тогда, когда Петр имел уйти отсюда, благодать Духа поставила вместо него другого равного Петру учителя, чтобы уже построенное здание не было испорчено незначительностью преемника. Итак, мы насчитали пять венцов, от величия власти, от достоинства рукоположивших его, от трудности времени, от обширности города, от добродетели передавшего ему епископство.
Сплетши все эти венцы, можно было бы нам говорить и о шестом, и седьмом, и более; но чтобы употребив все время на беседу об епископстве, не лишиться нам повествования о мученике, приступим наконец к изложению и этого подвига. Некогда была воздвигнута против церквей жестокая война и, как бы при владычестве на земле жесточайшей тирании, все были захватываемы среди площади, будучи обвиняемы не за что-либо неуместное, но за то, что, оставив заблуждение, обращались к благочестью, отступали от служения демонам, признавали истинного Бога и поклонялись Единородному Его Сыну. За что следовало их удостоить венцов, удивления и почестей, за то были подвергаемы наказанию и терзаемы бесчисленными мучениями все, принявшие веру, особенно же предстоятели церквей. Диавол, коварный и искусный изобретатель таких козней, надеялся, что, погубив пастырей, он легко сможет расхитить стада.
Но запинаяй премудрым в коварстве их (1 Кор. III, 19), желая показать ему, что не люди управляют Его церквами, а сам Он везде пасет верующих в Него, попустил быть этому, чтобы диавол, видя, что и по истреблении пастырей благочестие не уменьшается и слово проповеди не угасает, а еще более возрастает, узнал из самых дел и сам, и все служащие ему такими гонениями, что наши дела не человеческие, но основа учения имеет корень свыше, с небес, что сам Бог везде управляет церквами, и что воюющий с Богом никогда не может остаться победителем. И не одно только это зло делал диавол, но и другое, не меньшее этого: он не дозволял умерщвлять епископов в тех городах, в которых они предстоятельствовали, но убивал их, уводя в чужую страну; а делал он это и как попытку уловить их, лишенных необходимого, так и в надежде ослабить их трудностью пути, что сделал он и с этим блаженным мужем.
Он вызвал его из нашего города в Рим, назначая ему длиннейшие, двойные расстояния для бега, надеясь и длиннотою пути, и множеством дней низвергнуть мужество его, но не зная того, что он имел сотрудником и спутником своим в таком путешествии Иисуса, и потому становился еще более сильным, представлял большие доказательства присущей ему силы и больше скреплял церкви. Попутные города, стекаясь со всех сторон, ободряли подвижника, и провожали его с великим запасом для пути, подвизаясь вместе с ним молитвами и молениями. И сами они получали немалое утешение, видя мученика идущим на смерть с такою готовностью, с какою естественно было идти призываемому в царские небесные чертоги.
Из мужественной ревности и светлого взора его они самим делом убеждались, что то, на что он шел, было не смерть, но некоторое отшествие, переселение и восхождение на небо. Этому научал он и словами, и делами все города, какие проходил. И что случилось с иудеями, когда они, связав Павла и отослав его в Рим, думали, что посылают его на смерть, а между тем послали учителем для живших там иудеев, то же самое было и с Игнатием, и притом с избытком. Он прошел дивным учителем не только для жителей Рима, но и для всех городов, лежащих на пути, убеждая презирать настоящую жизнь, ни во что вменять видимое, любить будущее, взирать на небо и не смущаться никакими бедствиями настоящей жизни.
Научая их этому и большему этого самими делами, он совершал путь, как какое-либо солнце, восходящее с востока и текущее на запад, или — лучше сказать — даже светлее его, потому что солнце шествует вверху, изливая чувственный свет, а Игнатий сиял прямо внизу, изливая в души мысленный свет учения, и солнце, склоняясь в страны западные, скрывается и тотчас производит ночь, а этот муж, удалившись в западные страны, воссиял оттуда еще светлее; оказал даже на пути всем величайшие благодеяния, когда же вступил в город (Рим), то и его научил любомудрию. Для того Бог и попустил ему там окончить жизнь, чтобы кончина его стала уроком благочестия для всех живущих в Риме.
Вы, по благодати Божией, не нуждались более ни в каком доказательстве, уже укоренившись в вере; а жители Рима, где великое тогда было нечестие, имели нужду в большей помощи. Посему и Петр, и Павел, и после них этот муж, все там принесены были в жертву, как для того, чтобы этот город, оскверненный кровью идолов, очистить собственною кровью, так и для того, чтобы самим делом представить доказательство воскресения распятого Христа, убедив жителей Рима, что они не презирали бы настоящей жизни с таким удовольствием, если бы не были сами вполне убеждены, что они взойдут к распятому Иисусу и увидят его на небесах.
Сильнейшим поистине доказательством воскресения служит то, что Христос умерщвленный явил после смерти такую силу, что живых людей убедил презирать и отечество, и дом, и друзей, и родных, и самую жизнь ради исповедания Его, и настоящим удовольствиям предпочитать бичевания, опасности и смерть. Такие подвиги свойственны не мертвецу и не оставшемуся во гробе, но воскресшему и живому. Иначе как объяснить то, что при жизни Его все апостолы, обращавшиеся с Ним, от страха оказались слабыми, предали учителя и разбежались; а когда Он умер, то не только Петр и Павел, но и Игнатий, не видавший Его и не насладившийся общением с Ним, показали такую ревность по Нем, что предали за Него самую душу?
5. Итак, чтобы все жители Рима на деле убедились в этом, Бог попустил святому там окончить жизнь; а что именно по такой причине, это я удостоверю самим способом его кончины. Он принял обвинительный приговор не вне городских стен, в овраге, или в темнице, или в каком-нибудь углу, но среди театра, в присутствии всего города, претерпел мученичество от выпущенных на него зверей, чтобы, пред глазами всех воздвигнув трофей победы над диаволом, сделать всех зрителей подражателями своих подвигов, не только умирая столь мужественно, но и умирая с радостью.
Он так радостно смотрел на диких зверей, как будто не насильственно должен был расстаться с жизнью, но призывался в жизнь лучшую, духовнейшую. Откуда это видно? Из слов, которые он произнес, приготовляясь к смерти. Услышав, что его ожидает такой род казни, он сказал: желал бы я получить пользу от этих зверей! Таковы любящие: они с радостью принимают все, что ни терпят за любимых, и тем более считают удовлетворенным свое желание, чем мучительнее их страдания, как случилось и с ним.
Он старался подражать апостолам не только смертью, но и готовностью к смерти. Слыша, что они, приняв бичевание, возвращались с радостью, и он хотел не только кончиною, но и радостью своею подра-жать учителям, — потому и говорил: желал бы я получить пользу от зверей! Уста зверей он считал гораздо более кроткими, нежели язык мучителя, и весьма справедливо, потому что этот призывал к геенне, а уста тех препровождали к царству. Затем, когда окончил он там жизнь свою, или — вернее — шел на небо, он возвратился увенчанным.
И это было делом Промысла Божия, что Он опять возвратил его к нам и разделил мученика между городами. Рим принял текущую кровь его, а вы почтены его останками; вы наслаждались его епископством, а те насладились его мученичеством; они видели его подвизающимся, побеждающим и увенчиваемым, а вы постоянно имеете его с собою; на малое время Бог отлучил его от вас, и даровал его вам с большею славою. Как взявшие взаймы деньги отдают с лихвою то, что получили, так и Бог, взяв от вас на малое время это драгоценное сокровище и показав его тому городу, отдал его вам с большим блеском. Вы отпустили епископа — и приняли мученика; отпустили с молитвами — и приняли с венцами; и не вы одни только, но и все лежащие на пути города. С какими чувствами, думаете, они взирали на эти возвращающиеся останки?
Какое они получали удовольствие? Как радовались? Какими похвалами со всех сторон осыпали увенчанного победителя? Как храброго атлета, победившего всех своих противников и с блестящею славою вышедшего с места борьбы, зрители тотчас принимают и не дают ему даже ступить на землю, но несут его домой на руках своих, осыпая бесчисленными похвалами, — так точно и этого святого города, начиная от Рима, преемственно принимали тогда и несли на раменах своих до здешнего города, восхваляя увенчанного победителя, прославляя Судию борьбы, смеясь над диаволом за то, что его хитрость получила противоположное окончание, и что он думал делать против мученика, то становилось в пользу ему. Тогда мученик доставил пользу и утверждение всем тем городам, а с того времени до настоящего дня он обогащает ваш город; и как постоянное сокровище, каждый день разделяемое и неоскудевающее, обогащает всех, заимствующих от него, так точно и блаженный Игнатий приходящих к нему отпускает домой, исполняя благословений, дерзновения, бодрости и великого мужества.
Итак, не сегодня только, но и каждый день будем приходить к нему для получения от него духовных плодов. Может, поистине может приходящий сюда с верою получить великие блага, потому что не только тела, но и самые гробницы святых исполнены духовной благодати. Если при Елисее случилось, что мертвый, прикоснувшись только к гробнице его, расторг узы смерти и снова возвратился к жизни, то гораздо более ныне, когда благодать обильнее, когда действие Духа сильнее, прикасающийся к этой гробнице с верою может получить от нее великую силу.
Поэтому Бог и оставил нам мощи святых, желая привести нас к одинаковой с ними ревности и дать нам надежное прибежище и утешение в бедствиях, постоянно постигающих нас. Итак, убеждаю всех вас, находится ли кто в унынии, или в болезнях, или в скорбях, или в каком-нибудь другом житейском несчастьи, или в глубине грехов, пусть с верою приходит сюда, и он избавится от всего этого, и возвратится с великою радостью, получив облегчение совести от одного созерцания; или — лучше — не одним только находящимся в несчастьях необходимо приходить сюда, но хотя бы кто находился в радости, в славе, во власти, или имел великое дерзновение пред Богом, и тот пусть не пренебрегает этой пользой.
Он, пришедши сюда и увидев этого святого, сделает свои блага непоколебимыми, воспоминанием об его подвигах научив душу свою умерять себя и не допустив совести своей превозноситься своими делами. А немалое дело для находящихся в счастьи — не гордиться своим благоденствием, но уметь скромно пользоваться счастьем. Таким образом, для всех это сокровище полезно, это прибежище благопотребно, — для падших, чтобы им избавиться от искушений, для благоденствующих, чтобы блага их остались прочными, для недужных, чтобы им возвратить себе здоровье, и для здоровых, чтобы им не впасть в болезнь. Помышляя о всем этом, будем предпочитать пребывание здесь всякой радости и всякому удовольствию, чтобы и радуясь, и вместе получая пользу, мы возмогли и там сделаться сожителями и сообщниками этим святым, молитвами самих святых, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
(Полное собрание творений святого отца нашего Иоанна Златоуста в двенадцати томах. Том второй. – Свято-Успенская Почаевская Лавра, 2005).
(Слово это произнесено в Антиохии, после беседы о св. Пелагии в день памяти св. Игнатия, 20 декабря)
