Что есть священник?

Что есть священник?

Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец (Ин. 10:11)
 
Какая громадная общественная величина — хороший священник, такой священник, которым дорожит народ, как он дорожил отцом Иоанном Кронштадтским и тянулся к нему потому, что пастырь сам преследовал своей заботой, своей любовью души людские. «Сердце мое расширилось для вас» — эти великолепные и сильные слова Апостола (См: 2Кор. 6:11) приложимы ко всякому настоящему священнику — всякому, который не тщетно носит это имя.
 
Как необъятно назначение — стоять при человеке, при живой душе, в самые важные минуты существования. Человек родился из небытия — и священник погружает его в воду «во имя Отца и Сына и Святаго Духа». Взрослый человек основывает семью с избранной девушкой — и вот опять: «Обручается раб Божий Иоанн рабе Божией Анне во имя Отца и Сына и Святаго Духа».
 
Священник владеет словами, которые он один имеет право произносить и которые обладают великою тайною силою: произнесет их — и совершится за Литургией страшное чудо пресуществления, и в Чаше, куда было влито вино, закипит Христова Кровь; не произнесет — и ничего не совершится. Перед священником раскрыты все страшные тайны дел человеческих. И в исповеди он видит жизнь не такою, какою она кажется даже осведомленным людям, давно уже не строящим себе относительно ее никаких иллюзий, а какая она есть в действительности, в беспощадном и совершенном своем обнажении.
 
Известный петроградский священник, большой работник на ниве народной трезвости, рано умерший отец Александр Васильевич Рождественский рассказывал мне о впечатлении первой принятой им исповеди на первой неделе Великого поста: «В этих коротких признаниях, произносимых отрывистыми фразами, я наслушался таких ужасов о том, что люди делают втайне, что я еле верил этим признаниям. В голове у меня мутилось. Я еле держался на ногах, а когда пришел домой, я бросился, не раздеваясь, на кровать, закрыл глаза, зажал уши руками и долго громко стонал. Вся моя душа болела невыразимо перед этими обнаженными, сочащимися язвами жизни… Господи, до чего проедена насквозь грехом человеческая природа!»
 
И вот, накидывая на голову человека епитрахиль, — над всеми этими ужасами жизни, над людьми, которые тайно кого-нибудь убили, над детьми, живущими по-брачному со своими родителями, над опомнившимися богохульниками, клятвопреступниками, над всеми, грешившими по естеству и против естества, — священник имеет право произнести великие разрешительные слова: «ПРОЩАЮ И РАЗРЕШАЮ». Вы только подумайте: умирает человек, и вторым зрением, которое является у умирающих, уже видит неизбежную и несомненную вечность.
 
Какое томление, какое позднее раскаяние и какой страх! И в эти минуты, когда все вокруг испытывают ужас и смятение, спокоен и уверен один священник, с сипою данных ему таинственных чудотворных слов. Опять звучит над столько раз прощенным и столько раз согрешившим человеком новое «прощаю и разрешаю» — и груз грехов летит бесследно в бездну, исчезает навсегда. И пусть говорят: «Что за лицемеры эти церковные христиане: каются и грешат, грешат и каются…». Да, грешат, потому что они люди, слабые люди, но никогда грехом не насладятся вполне; грешат — и в те же минуты покаянно вопиют к Богу, чувствуя, что созданы для высшего и лучшего, чем грех. И не ставят греха своего в закон.
 
В скорбный час отпевания, пред тем как близкие подойдут ко гробу «воздать последнее целование», прислушивались ли вы к этому новому торжественному всесовершенному разрешению души и полному зачеркиванию всех решительно долгов? И разве не значительны своею страшною властию и своими таинственными словами священники? И пусть некоторые из них относятся механически к своим обязанностям, но даже из целого их ряда блеснет вдруг яркой звездочкой убежденный человек и замолит, и разрешит, и пожалеет не только людей своего прихода, но и тех, о ком он никогда и не слыхал при жизни, людей, которых некому жалеть, людей, всеми отброшенных и презренных, и пожалеет их, и устроит их души.
 
В Москве среди верующих ходит такой рассказ из филаретовых [3] времен. Был в одном приходе, где-то у Девичьего поля, «пьяненький» священник. Человек добрый, сердечный, но очень уж пьяненький, так что прихожане просили Митрополита избавить их от него. Просителями были люди, хорошо известные Митрополиту. Делать было нечего, определение об отстранении священника было составлено и уже положено Митрополитом на стол для подписи.
 
Ночью Митрополиту снился трижды один и тот же странный сон. (Митрополит придавал значение снам, и за несколько времени до его смерти ему снился отец его, произнесший: «Береги девятнадцатое число», — Митрополит и умер девятнадцатого ноября). Он видел себя окруженным множеством несчастных, изнуренных людей, из которых некоторые имели вид кто удавленников, кто утопленников; все эти люди, наступая на него, громко кричали: «Оставь нам священника, он нам нужен!».
 
Рано утром Митрополит послал за тем священником и стал допытываться у него насчет его жизни. Тот сразу покаялся в своей слабости, о своей жизни отозвался, что у него в жизни нет ничего хорошего, и только после долгих уговоров Митрополита открыл ему, что имел обыкновение молиться о всех покойниках, о которых узнает, особенно же о людях, погибших несчастною смертью под рукою убийц, об утонувших и о наложивших на себя руки.
 
Митрополит, большой мистик, заключил из этого рассказа, что священник нужен всем этим людям, и рассказал ему свой сон. Все это произвело на священника такое влияние, что он совершенно расстался с вином и стал примерным батюшкой. Пройдите когда-нибудь в подземный храм-усыпальницу Петербургского Иоанновского монастыря на Карповке, к могиле отца Иоанна Кронштадтского. Нет такой минуты, чтобы вы не нашли там людей, стоящих на коленях пред громадным надгробием белого мрамора и что-то шепчущих. Это все те же люди, которые при его жизни, когда он ездил по Петрограду из дома в дом и по всей России из города в город, бежали к нему, требуя молиться о себе, и он ради них хватался за ризу Христа, Которого воочию пред собою видел, и не выпускал ее из рук, пока не бывал услышан.
 
И идут к нему, теснятся, потому что он был открыт для всех одинаково — и для человека, которого он знал десятки лет, и для того, кто, издалека приехав, подходил к нему на минуту — в первый и последний раз в своей жизни. Да, такой священник, до которого всякому есть дело и которому до всех есть дело, такой священник есть большой, громадный человек, и его приход разрастается из одной церкви во весь город и из этого города порою во много разных городов и во всю страну.
 
Мне пришлось на днях слышать восторженный рассказ одного серьезного и авторитетного человека, крупного общественного деятеля, вместе с тем человека глубоко верующего, любящего Церковь. «Если бы вы знали, — сказал он, — какое необычное впечатление произвел на меня в Н. (и он назвал большой русский порт) тамошний портовый священник… Бы знаете, что я ездил туда на освящение новых кораблей, молебен служил портовый священник отец Иона». «Постойте, — прервал я рассказчика, — я о нем уже давно слыхал: он возится с подонками общества, ходит по ночлежкам. Мне уже лет десять назад люди из этого города говорили о нем как об очень замечательном священнике». «А если бы вы знали, как он служит!.. Кто из нас не отстаивал молебен в глубочайшем равнодушии, еле крестясь?
 
Священники говорят слова, которых и не чувствуют, которые их и не интересуют, и мы поэтому тоже ничего не чувствуем. Надо вам сказать, что этого священника я заметил в первый раз, когда присутствовал в Н. на панихиде по одному из наших капитанов. Голос у него небольшой, но выразительный, а задушевность службы прямо поразительная. Так и чувствуешь, что этот человек видит Живого Бога, пред Ним предстоит. Во время нашего молебна у меня на глазах были слезы, и слезы были на глазах некоторых моих соседей, среди которых были и католики, и лютеране.
 
Вы знаете, что он делает? Когда подымается на море буря, он зовет причетника, чтобы открыть церковь, и молится на коленях Богу о плавающих на море». «В нашем обществе, — вставил я, — при дальних и опасных рейсах по очень неспокойным морям почти не бывает несчастий; может быть, ради его молитв? Может быть, когда буря начинается ночью, он даже ночью встает и идет в Церковь, и на коленях промолится иногда целую ночь… Есть очень сильные по выразительности картины французских художников из жизни нормандских рыбаков. На берегу, о который яростно бьют волны, рыбачки молятся пред статуей Мадонны о спасении дорогих людей. А тут картина еще более захватывающая: яростные морские волны, на берегу — одинокая портовая церковь, в темноте — священник, вопиющий к Богу об избавлении от гибели незнакомых ему, плывущих в эти часы по бурному морю людей».
 
«Вы понимаете, — продолжал мой собеседник, — его жизнь, его взгляды отражаются в его внешности, интонации голоса. И как он на все смотрит просто! Когда я узнал об этих его ночных молитвах, я высказал ему мое радостное изумление. И мне показалось, что ему было бы приятнее, если бы никто о них ничего не знал. И с какой скромностью ответил он мне: «Ведь это моя паства, как же мне не молиться за них!».
А его воздействие на чернь порта, на это бесшабашное пьянствующее и драчливое население!
 
Вы знаете, какое громадное значение для человека имеет то, чтобы у него была хоть одна какая-нибудь святыня за душой — что-нибудь светлое, во что он верит, чему поклоняется. Вот для них такой святыней является отец Иона. У них лица расцветают, когда они произносят его имя. И это потому, что среди всех людей, которые смотрят на них, как на диких зверей, — он один верит в искру Божию, теплящуюся под внешним и внутренним безобразием, и эту искру в них чтит. И они это чувствуют.
 
Нет… Вы не можете себе представить, до какой степени я счастлив, что узнал о таком человеке. А какие удивительные дела совершаются по его молитвам!» Возможно ли в наши дни быть подобным священником? Да, возможно, и даже нужно, разве теперь меньше потребности в молитвенниках? Наоборот. Истомившийся народ ищет их. Но чем ярче горит в темноте ночи светильник, тем больше летят на него насекомые: для сердечного пастыря, жалеющего народ, умножаются опасности и скорби до предела.
 
«Ты что, братец, не служишь?» — спрашивает священника его друг по семинарии. «Да вот, видишь, — отвечает печально батюшка, — не возлюбил настоятель, говорит: "Ты уж очень горячо взялся, отдохни немного…”». А как украшается жизнь такими священниками! Как поучительно для других горение их душ, их настроенность! Золото очищается в огне, пастырский крест светлеет, сияет в трудностях. А с какой благодарностью и восторгом будет вспоминать их имена история! И как печется о них Господь!
 
 
Молодая девушка горит желанием подвига. «Замуж? Да что вы! Если уж так судил Бог, то только за священника», — и она готова быть там, где труднее путь, тяжелее долг, благороднее цель. Да, нужны теперь добрые священники, очень нужны, и они есть; нужны и верные им спутницы, и их немало у Матери Церкви Православной. Что есть священник? — Великий труженик, подвижник. А добрый, сердечный священник — отец всех (1Кор. 4:15). Живая личность как абсолютная ценность — таковой она может считаться только при наличии веры и бессмертия. Священник-отец стоит за эту живую личность, он ее спасает, и в этом его счастье вечное. Аминь.
 
Источник: Архимандрит Тихон (Агриков). У Троицы окрыленные (Воспоминания)  
 

Написать комментарий