О сознании собственной праведности и суждении о чужой греховности
Архим. Антонин (Капустин). Беседа на евангельскую притчу о мытаре и фарисее (Лук. 18, 10-14).
Не помолимся фарисейски, братие!..
Фарисей молился следующим образом: Боже! хвалу тебе воздаю, яко несмь, якоже прочии человецы — хищницы, неправедницы, прелюбодее, или якоже сей мытарь. Пощуся два краты в субботу, десятину даю всего, елика притяжу. Сколько надобно иметь самонадеяния, чтобы отозваться о себе подобным образом! И как можно забыться до такой степени! — думаем мы, особенно когда слышим выражение: или, якоже сей мытарь. Нам хотелось бы от лица всего человечества выразить негодование на гордаго фарисея. Не будем оправдывать осужденнаго Богом. Фарисей в христианском мире издревле считался образцем гордости, был предметом всеобщаго укора и посмеяния. Но нельзя не подумать иногда, что, может быть, в этом деле не всякой, слушающий притчу, имеет право быть судиею фарисея, — ч т о м о ж е т быть фарисей был только откровеннее и искреннее других, и по детскому тщеславию высказал то, что мы, его судьи, таим в глубине души, — что в е р о я т н о он был не пустоименным ревнителем благочестия, и сознавал, что трудом и подвигом стал выше той ступени, на которой стоят хищники, неправедники, прелюбодеи, и на которой может быть и сам стоял прежде, — и наконец н е с о м н е н н о, что он был возвышен духом по крайней мере столько, что занимался своим нравственным совершенством, и за то, что имел, благодарил Бога. Как не пожелать иногда, чтобы многие из обличителей его в этом случае походили на него! — Чтобы вполне и по достоинству оценить всю незаконность фарисеева поступка, надобно понять дух притчи. Притча фарисея и мытаря относится к кругу жизни высшей, духовной, молитвенной. Фарисей и мытарь — это не гордость и смирение в обыкновенном их смысле, а два молитвенныя расположения души — ложное и истинное. Св. Церковь, вводя нас в дух поста и сострадания Господу нашему, хочет, чтобы источное начало его — молитва — не была нам в грех, а низвела в сердце наше глубокое покаянное чувство, и оправдала нас. Не помолимся фарисейски, братие — вот первыя слова богослужебной книги Великаго поста.
В духе евангелия, по намерению церкви и по указанию современных потребностей духовной жизни, последуем за ходом притчи.
Человека два внидоста в церковь помолитися: един фарисей, а другий мытарь. Время, в которое жил на земле Господь наш, во многих отношениях было непохоже на наше время. Тогда все в Иудее ожидали Христа, и все были на страже своего спасения. Вера, богослужение и жизнь богоугодная делались нераздельными предметами всеобщаго, и самого живаго, внимания. Слова: г р е ш н и к и п р а в е д н и к не были тогда принимаемы только к сведению, как теперь. И для правды и для греха было внешнее свидетельство, не всегда верное, но потому именно и вызывавшее против себя строгий приговор Иисуса Христа. Фарисеи были учители народные, указатели праведности и греховности поступков людских, и по возможности сами представляли в себе образец праведников. Мытари, по условиям рода жизни своей, казались менее всех других подходившими под мерило праведности. Таково было положение дела, вызвавшее притчу Господню. Возвратимся к ней. Вот оба — и мнимый праведник и мнимый грешник — внидоста, говорит Господь, в церковь помолитися. Остановимся пока на этом. Еще оба молитвенника для нас хороши, — равно достойны уважения. Их обоих привлекло в церковь желание помолиться. Один переполнен был сознанием своей добродетели и спешил поблагодарить за то Бога, другой подавлен был чувством своей греховности и спешил испросить себе милости у Бога. Блаженное и боголюбезное дело — все крайности жизни сводить к одной средине — молитве! Фарисей же став сице в себе моляшеся. Мытарь же издалеча стоя, не хотяше ни очию возвести на небо, но бияше перси своя, глаголя. Пока еще нет повода осудить фарисея и оправдать мытаря, займемся выводом уроков из того, что говорит евангелие. Приятно видеть, как храм Божий служит общим местом соединения всех верующих в единаго Бога и принадлежащих к единому богоустроенному братству. В этом отношении наше время не разнится от времени Христова. Наш храм — далее — как и храм ветхозаветный, устройством своим подает повод также стать молящимся в нем одним на главном месте, другим издалеча. В этом мы опять сходимся с древними временами. Но в христианском храме, где с одной стороны должна быть возсылаема вечная и всем общая хвала Богу за тайну искупления нашего, в следствие котораго все мы несмы, якоже прочии человецы неверующие, лжеверующие, суеверствующие, и т. под., — а с другой, от всех уст должно слышаться покаянное слово мытаря, оправданнаго и поставленнаго нам в пример Господом нашим, — в таком храме должно бы, по-видимому, изчезать различие мест ближняго и далекаго, фарисейскаго и мытарскаго... Между тем различие это заметно. Христианский алтарь окружается обыкновенно именитостию, сановитостию, убранством и пышностию, а издалеча стоит бедность, дряхлость, худородность… Другое обстоятельство. Фарисей и мытарь там вместе входят помолиться, становятся и стоят потом каждый на своем месте. В наших храмах можно бывает заметить другое: сначала все становятся впереди, потом, более нежели за половину службы продолжающийся, приток новых молитвевников оттесняет прежних, пока те по необходимости станут издалеча… Третие обстоятельство: ставший вблизи приточный молитвенник в себе молится — может быть для того, чтобы не мешать богослужению, а издалеча стоящий позволяет себе бить перси и говорить ко Господу. Мы часто бываем свидетелями противнаго. Ближайшее к священнодействию, место, к сожалению у нас нередко оглагаается очень резким, и иногда очень продолжительным, говором, не направленным ни к Богу, ни к священнодействию, не истекающим ни из нужды, ни из веры… Еще одно обстоятельство: когда Господь замечает, что издалеча стоявшии не смел очей возвести на небо, то дает этим знать, что вблизи ставший смотрел на небо, и конечно лицем обращен был к святилищу Бога, с которым беседовал. Опять разница с нами. У нас очам не для чего искать Бога; не смотря на то, зачем-то они разбегаются по всему храму, — может быть за тем, чтобы договорить то, чего не может высказать язык, разделяемый пространством и заглушаемый пением… Братия мои! Что же это за молитвенники, о которых мы говорим теперь? Мы негодуем на фарисеев, осуждая их неразумную молитву, след. не хотим иметь с ними ничего общаго; но особенное исключительное место, но особенное право приходить и выходить, передвигать и отталкивать, но особенная вольность слова, взгляда, движения, отделяющия резкою чертою вблизи ставших от стоящих издалеча, не говорят ли о каком-то своего рода фарисействе, хотящем управлять в церкви правилами приличия и обращения, также говорящем внутренно: несмь, якоже прочии человецы, или — якоже сей мытарь... только может быть, забывающем поблагодарить за то Бога?.. И не обидно ли видеть, что древнее фарисейство, если и казалось мелочным, то все же занималось предметами высокой важности, а новое наше занято мелочами, и мелочами самыми пустыми! Не помолимся фарисейски, братие!
После того, как осмотрены нами внешния случайности молитвы, войдем в ея внутренняя. — Боже! хвалу Тебе воздаю — начинает один молитвенник. Боже! — просто говорит другой. Оба начинают одним и тем же словом молитвоносным и благодатным, но вслед за тем расходятся, и молятся каждый своим образом. Чем менее сказано о фарисее, тем более он сам говорит о себе. Напротив, чем подробнее описано положение мытаря, тем сокращеннее его собственное слово. Замечательное для молящихся обстоятельство! Господь очень мало занимается тем, кто сам собою занят и с особенным участием описывает того, кто изчезает весь в чувстве своего недостоинства, и ничтожества перед Богом. Фарисей, повидимому, опередил мытаря не только местом, но и молитвенным чувством. Он начал воздавать хвалу Богу, тогда как мытарь, кажется, вовсе не думал прославлять Его, занятый одним сознанием своей греховности. Не заслуга фарисея — в том, и не укор — мытарю! Все зависело от того, что один хотел б л а г о д а р и т ь, другой — п р о с и т ь Бога. Оба сии вида молитвы равно благословлены Богом, и угодны Ему (1 Тим. 2, 1-3; Кол. 4, 2). И тебе, будущий постник, исповедник и причастник Христов, призываемому на молитву, Церковь предоставляет на выбор, какую угодно, благодарственную или просительную. Состояние духа твоего само должно указать тебе, которая для тебя нужнее и приличнее и благоплоднее. Если же тебе все равно, как ни начать молиться, если ты затрудняешься, что избрать, и на что решиться, то мудрость и опытность духовная советуют прилежать более в прошении, чем в благодарении. Молитва благодарения есть молитва окрыленная, быстрая, легкая, восторженная. Она вдруг делает то, до чего с трудом и усилием доходит молитва прошения — глубокая, тяжелая, медленная, но за то весьма часто вдруг и теряет то, что дает; тогда как совершенно напротив, молитва прошения, чем медленнее дарует, тем крепче и стойче дар ея. Молитва прошения должна быть у грешника занятием постоянным, всегдашним; молитва благодарения — отдыхом от труда, праздником сердца; последняя должна только завлекать и собирать душу для первой. Но есть нечто, что прямо опасною делает молитву благодарения, и заставляет еще более не советовать ея молитвеннику, особенно неопытному. Это сейчас выскажет нам фарисей. — Боже! хвалу Тебе воздаю, яко несмь, якоже прочии человецы — хищницы, неправедницы, прелюбодее, или якоже сей мытарь. Вот какой быстрый поворот от света Божия в неисходимый мрак! Несмь, якоже прочии человецы!.. Как не пожалеть беднаго фарисея, упавшаго с такой высоты в такую бездну, и по-видимому так нечаянно, непредвиденно! Как ему не хотелось явиться пред Бога нечистым и неправедным! С каким светлым лицем и смелым взором стал он на молитву! Христианин, призванный к безстрастному, но вместе и сострадательному, — высокому, но нераздельно с тем и снисходительному взгляду на дела человеческия! Удержимся пока от суда над молитвенником, не оправдавшим ни божественнаго изволения, ни собственных сердечных чаяний, ни нашего прекраснаго, но для фарисейскаго времени может быть уже слишком высокаго требования. А чтобы не выйти из границ умеренности, обратим взор на нашу собственную молитву. Несмь, якоже прочии человецы… двакраты пощуся в субботу, десятину даю всего, елика притяжу. В наш век, век приличий, лукавой вежливости и холоднаго чувствования, нестерпимо сказать подобным образом. Но, чем менее говорит язык, против воли связанный, тем более квас фарисейский (от котораго столь заботливо предостерегал Спаситель — Матф. 16, 11), ищет обнаружить себя другими путями. Если бы он вышел языком, он явился бы пустым тщеславием, — смешным и только, но негибельным. Но чем опытнее и искуснее в путях и оборотах жизни наше время против века мытарей и фарисеев, тем глубже внедренною и повсеместнее разлитою в существе нашем представляется закваска фарисейства. Не хорошо, по нашему, сказать: несмь якоже прочии человецы, но можно дать заметить это… Стыдно хвалиться добродетелями, но не зазорно слушать от других льстивую похвалу им… Законно не считать себя иным, нежели прочии, но тяжело видеть себя подошедшим под одну меру со всеми… О лукавство сердца неуловимое и неистощимое! — Однако же, если бы только этим извитием и видоизменением одного и того же древняго самообольщения ограничивалось не подозреваемое фарисейство сердца нашего, еще бы можно было следить за ним с любовию врача и пестуна. К сожалению, последняя лесть и в этом случае горша первой. Фарисейство древнее, простое, тщеславное к нашему времени возрасло до фарисейства глубокаго, враждебно-презрительнаго и нестерпимаго в обществе учеников кроткаго и смиреннаго сердцем, Господа Иисуса Христа. Обличенный Им, дух фарисейский по справедливости подпал всеобщему порицанию: дух мытаря, напротив, сделался родным Христовой Церкви. Но и фарисейский и мытарский дух получает себе достойную оценку только в истинных фарисеях и мытарях. Дух мытаря без сердца и без убеждения, без смирения и без сокрушения мытарева, есть посмевание слову и делу Христову, равно как и фарисейство, понимаемое только как теплое упражнение боголюбиваго чувства, есть прямая обида благочестию и уничижение Церкви. Чтобы как можно более не походить на фарисея, мы с большою охотою прикрываем себя мытарским духом, и полагаем достаточным сказать под час тоже, что сказал мытарь: Боже! милостив буди мне грешному, забывая, что не только простое возглашение чужих слов, но иногда и истинная, горькая, вопиющая молитва пророков и чудотворцев о имени Христовом, отвергается Богом (Матф. 7, 22-23). Чтобы не казаться фарисеями, иные полагают нужным уже мало того, чтобы только не стоять вблизи алтаря Господня, но и совсем не ходить в церковь, — позволяют себе уничижительно смотреть на церковныя действия и постановления, на мнимо-фарисейское поведение, обращение и занятие лиц, которых христианское приличие и обыкновение называют отцами и учителями… и на многое другое. Когда истинно верующий и боящийся Бога, христианин сочувствует во всю меру сил и средств своих делу Божию и церковному, с истинно-мытарским смирением ищет себе у святыни оправдательной милости Божией, гордый лжемытарь и его также оглашает именем фарисея. Набожность таким образом выдается им за ханжество, вера за суеверие, любовь за лицемерие… Чего же хочет от молитвы обличитель мнимаго фарисейства? Духа сокрушеннаго и смиреннаго — отвечает последняя лесть. Если бы мы и поверили, что ему действительно этого хочется, то разве мы не знаем из печальных опытов христианской истории, в какую пустоту и безсердечность завлекает людей несправедливое ревнование по одному внутреннему богопочтению? Но лжемытарь лжет на самого себя. Он имеет в виду только унизить и осмеять простоту и чистоту Христовой веры, обезславить тяжелое и трудное для его лени и разсеянности, а потому, как бы недостойное его, благочестие. Мытаря нашего нельзя увидеть стоящим издалеча, не смеющим очей возвести на небо, и бьющим себя только в перси… все это, на его взгляд, фарисейство. Что он ни говори, всякому понятно, что он имеет в виду только одно: не быть, якоже прочии человецы. Что может быть позорнее и гибельнее сего, также в своем роде фарисейскаго, духа молитвеннаго, уничижающаго всех истинных молитвенников, и стремящаюся уже не только опозорить честь ближняго, но и у самаго Господа отнять славу Его внешняго богопочтения? Особенно теперь, когда наступает постническое говение, — самое безропотное и послушливое велению Церкви, истинный молитвенник должен гнать от себя ложный дух молитвы, и не позволять лености или суемудрию брать над собою верх… Не помолимся фарисейски, братие!
Глалолю вам, яко сниде сей в дом свой оправдан паче онаго. Худо расчитанной молитвы неожиданный конец! Тот, кто считал себя праведным, осужден. А напротив кто сам себя осудил, того Бог оправдал. Что за тайна нравственной жизни! То ли осудило фарисея, что он воздавал хвалу за совершенства, коих не имел, и след. лгал пред Богом? нет, притча не говорит ничего в укор ему. То ли, что он слишком много ценил то, что имел, и слишком мало понимал, что ценил? отчасти это. Многократныя обличения фарисейскаго взгляда на добродетель, деланныя в разныя времена Иисусом Христом, подтверждают это предположение. Но оправдание осужденнаго фарисеем мытаря, поставленное в связи с осуждением фарисея, заставляет нас искать причины осуждения сего последняго в другом чем-то, далее и глубже... Ужели и мытарь не нашел бы в себе ничего, за чтобы мог ублажить себя, и восхвалить Бога? Когда фарисей отличил его от хищников, неправедников и прелюбодеев, то значит и мытарь мог воздавать хвалу Богу, — хотя бы уже за то самое, что он не хищник, не неправедник... однако же мы слышим на устах его одну только покаянную молитву. Именно потому сниде сей в дом свой оправдан паче онаго, что не думал видеть в себе ничего хорошаго, было ли оно в нем действительно, или нет — все равно. Как понять сию тайну нравственнаго Божиего мироправления? Между людьми бывает по-видимому иначе: отец любит видеть сына постоянно правым; начальник ценит и уважает подчиненнаго, ревнующаго о правоте своей; друг скорбит, когда постоянно слышит в устах друга одно только мытарево слово… И Отец Небесный желает оправдать всех, — с тем он и сотворил человека...правым (Еккл. 7, 30) и Он благоволил к Иову, стоявшему за правоту свою; и Он Св. Духом Своим скорбит воздыхании неизглаголанными (Рим. 8, 26) над грешным человеком… Но разница между Божиим, определением и человеческим образом мыслей в том, что не тако зрит человек яко зрит Бог: яко человек зрит на лице, Бог же зрит на сердце (1 Цар. 16, 7). Перед человеческим близоруким взором не трудно человеку показаться правым; а пристрастное сердце может довольствоваться и самою поверхностною правотою. Бог, зрящий на сердце, и смотрит иначе, а видит иное. Он не находит желанной правоты ни в одном из зачинаемых в беззакониих и раждаемых во гресех (Псал. 50, 7). Како будет праведен человек пред Богом, или кто очистит себе рожденный от жены — свидетельствует Ему в этом Его Праведник (Иов. 25, 4). Не оправдится пред Тобою всяк живый (Псал. 142, 2), взывает к Нему другой праведник. Якоже порт нечистыя вся правда наша (Ис. 64, 6), говорит очищенный, огнем Божественным (слич. Ис. 59, 3-15). От дел закона не оправдится всяка плоть пред Ним (Рим. 3, 20), подтверждает Апостол... Видя наше всецелое онеправдование и совершенное безсилие, Господь на Себя взял (Рим. 3, 21-25), дело нашего исправления, и с тех пор собственное усилие человека явить себя правым пред Богом, и собственная оценка правоты своей суть сколько с одной стороны безумие, столько с другой оскорбление Бога. Кто действительно виноват, и при всем том желал бы видеть себя оправданным, для того остается одно средство поправить дело, — глубочайшим сознанием вины преклонять судию на милость. Перед этим средством не может устоять природа человеческая; пред ним не устояло и небесное Правосудие, — покаяние приклонило небо, и низвело на землю Сына Божия. Понятно теперь, почему так высоко оценено слово мытаря. Оно единственное умилостивительное слово грешнаго и беднаго человечества, — им стоит мир! Понятно, далее, почему фарисеева молитва не имела успеха. Кто оправдал сам себя, тот взял на себя дело Божие, предварил Бога, и отстранил таким образом от себя Его вспомоществующую благодать и восполняющую милость. На суде Божием, потому он и останется только с тем, что себе дал.
Но, злополучный фарисей! сознание собственной праведности увлекло тебя к суждению о чужой греховности. В какую бездну ты себя низвергнул! Чем ты можешь возвратить свое необдуманное слово, обезчестившее пред лицем Божиим твоего ближняго? Один гордый порыв и — ты стал клеветником братии своея (Апок. 12, 10)!
О, не помолимся фарисейски, братие! Аминь.
Источник: А. А. Проповеднический круг подвижных праздников Церкви. Слова и беседы на воскресные, праздничные и другие, особенно чествуемые дни постной и цветной Триоди. Часть I: Слова, беседы и поучения на дни постной Триоди. — М.: В типографии Бахметева, 1867. — С. 5-22.
